Крестовые походы. Миф и реальность священной войны - Пьер Виймар

Доводы, приведенные Саладином, были весьма красноречивы, поскольку суданская армия мятежников, последнее эхо кровавого восстания в Каире, попыталась силой проникнуть в Верхний Египет. Войска, которыми командовал старший брат визиря Туран Шах, отбросили их назад и завоевали Нубию. К сожалению, страна оказалась мало подходящей для того, чтобы принять на длительное время династию Эйюбидов, которая искала пристанище, безопасное место, где она могла бы укрыться в случае прихода Нуреддина в дельту.

Между тем владыка Сирии снова собрал египетские войска к Кераку. Саладин повиновался, вышел из Каира 30 мая 1173 г. и направился к знаменитой крепости. На этот раз сам Нуреддин, задержавшийся по делам в северной части государства, не успел к назначенному сроку. Он выехал из Дамаска только в конце июля. Когда он был уже в двух днях пути от Керака, египетская армия снова внезапно снялась с лагеря. Повод был самый благовидный: отец Саладина был тяжело ранен и находился при смерти. Нуреддин пришел в ярость: он поклялся восстановить порядок в египетской провинции не позднее следующей весны!

Саладин, его семья и приближенные осознали всю шаткость своего положения в случае вторжения войск повелителя; поэтому вследствие сложных интриг визирь отправил своего брата на завоевание Йемена. Его весьма привлекала природная красота этой страны, но еще более привлекательно выглядела ее экономическая сторона: Забид, большой перекресток сухопутных торговых путей, и Адан, крупный порт, в котором бросали якоря торговые суда жителей побережья Индийского океана от Абиссинии до Занзибара и от залива до Малазийского архипелага, — получали значительные доходы. Власти Йемена облагала товары большими налогами, прежде чем они попадали в Александрию. Эйюбиды наконец-то нашли удобное убежище на случай военного поражения; но в умах тех, кто с ностальгией вспоминал о фатимидском правлении, ничто не должно было спасти их от ударов, которые нанесет им грядущее вооруженное восстание. Они тоже обратились к франкам, которые вернулись к идее захвата Дамьетты. Всех предали шпионы Саладина, проникшие в Палестину. Расплата была ужасной: все представители династии Фатимидов были убиты, а заговорщики — распяты. Обрадованный новым успехом, Саладин донес об этом своему повелителю, но когда его послание пришло в Дамаск, Нуреддин уже умер.

Со смертью Нуреддина централизованное государство, которое он с необычайным терпением создавал, развалилось на куски. Его собственный племянник, которому он вверил управление провинцией Мосула, объявил о своей независимости и силой оружия расширил владения к западу, вплоть до Евфрата. Эмиры Дамаска принесли клятву верности маленькому сыну умершего правителя, одиннадцатилетнему Мелику ас-Салиху. Саладин тотчас же присоединился к ним: он известил нового правителя, что на всей земле Египта была вознесена молитва от его имени, и прислал ему динары, на которых было выбито его имя. Но эти изъявления преданности не должны никого вводить в заблуждение: каждый эмир, каждый атабек, каждый наместник поторопился признать власть неопытного государя лишь в надежде манипулировать им в дальнейшем. Именно так бывший правитель Алеппо, захвативший цитадель и правивший оттуда всей мусульманской частью Северной Сирии, пытался взять под свое крыло нового владыку. Могущественные эмиры оспаривали друг у друга привилегию охранять повелителя, опекать его, заботиться о его крове и воспитании. Для этих феодалов-выскочек получить опеку над Меликом ас-Салихом означало овладеть самим символом законной преемственности власти Зенги!

Франкам представился как нельзя более подходящий случай: войска Иерусалима выступили на Банияс (Панеас Гермонский) и осадили его. Эмиры Дамаска поспешили на помощь, но чтобы заключить мир, им пришлось выплатить дань и освободить пленных христиан. Сирийцы поняли, что в их интересах было удерживать Саладина как можно дальше от страны. Под предлогом военных действий последний проводил в жизнь свои захватнические планы. Вот письмо, которое он отправил эмирам Дамаска: «Я получил известие, о том, что между франками и Дамаском был заключен мир, но другие мусульманские земли не присоединяются к этому договору и не разделяют причин к его заключению. Для всех франки остаются общими врагами. Деньги из казны Дамаска, предназначенные для ведения джихада, были растрачены в результате этого преступного шага, который должен навлечь на себя кару Аллаха. Кроме этого, по особым условиям договора франкам вернули грозных рыцарей Тивериады, заключенных в темницах Дамаска!» (Книга двух, садов).

Если смерть Нуреддина привела к раздроблению сил антикрестоносного движения, то кончина короля Амори от дизентерии, которой он заболел во время осады Банияса (11 июля 1174 г.), погрузила франкскую Сирию в пучину беспорядков. Этот государь мог бы — как он неоднократно доказывал — оказывать сопротивление Саладину. Он умер в тридцать восемь лет, в то время когда намеченные им союзы и планы по захвату Египта начали воплощаться в жизнь и выливаться в конкретные действия. Его сын Балдуин, родившийся от первого брака, который был расторгнут по приказанию церкви, вступил на трон в возрасте тринадцати лет. Во франкских колониях воцарилась анархия: несколько могущественных феодалов оспаривали друг у друга опеку над юным королем и регентство в королевстве. После убийства коннетабля королевства должность регента освободилась и ее занял Раймунд III, граф Триполийский. Занятые распрями, бароны даже не сумели организовать поход, чтобы поддержать высадку сицилийской армады в дельте (200 галер, 36 кораблей для перевозки лошадей, 6 — для осадных машин и 40 — с провизией). Нормандский король Сицилии Вильгельм II высадил на побережье Александрии тридцать тысяч пехотинцев и полторы тысячи рыцарей (28 июля 1174 г.). Саладин, которого успокаивала анархия в стране франков, наладил регулярное поступление подкреплений в Александрию. После нескольких дней кровопролитных сражений нападающие, не ожидавшие от турецко-курдского гарнизона такого сопротивления, в беспорядке вернулись к кораблям. Время слабых фатимидских гарнизонов кануло в прошлое: теперь эту землю яростно защищала свора турецких и курдских эмиров, приехавших туда из-за ведения франко-мусульманских военных кампаний. Сицилийцев сопровождали итальянские торговцы, тоже мечтавшие занять эту конечную остановку торгового пути, пролегавшего между Дальним Востоком и Средиземноморьем. Вот что сказал по этому поводу Саладин: «Среди наших врагов были солдаты из Венеции, Пизы, Генуи, но все они вели себя то как воины, причиняя серьезный ущерб и вызывая к себе неудержимую ненависть, то как путешественники, которые благодаря торговле были необходимы исламу и которые освобождались от строгих правил. Что ж, сегодня среди них нет ни одного, кто бы ни принес нам оружие, с которым они нападали на нас, и нет ни одного, кто бы ни хотел снискать наше благоволение, принося в дар свои богатства или красивые вещи, изготовленные их мастерами. Мы установили хорошие отношения со всеми ними, и заключили выгодные торговые соглашения, несмотря на их сопротивление, и поместив наши интересы выше их» (Книга двух садов). Какое презрительное отношение к христианским торговцам, обеспечивающим процветание Александрии! Наши предшественники, жившие между двумя мировыми войнами и мыслившие так же, как и Саладин, априори осуждали этих чересчур изворотливых торговцев. Они утверждали, что они «дабы сохранить преимущества на местном рынке, были готовы предать политические интересы государства франков» (Рене Груссе). Подобная политика торговых итальянских городов, вышедших из традиционных феодальных рамок, объяснялась их положением. Было бы притворством восхищаться материальным и духовным наследием крупных торговых городов Италии — Амальфи, Пизы, Генуи и Венеции и отказываться признать, что эти повелители морей использовали социально-политические методы в качестве средства обогащения. Сегодня предпочтительнее рассматривать проблему под другим углом: будем считать торговцев XII в. социальным классом, находящимся в процессе формирования, который должен был найти себе место в средиземноморском мире; а рыцарей Святой Земли — свидетелями феодального мира, разумеется, увлекающимися, но хранящими верность раз и навсегда установленным жизненным правилам, по меньшей мере, в основных чертах. Конечно, легко заявить, что жажда наживы торговцев проистекает из общих устремлений, в то время как борьба феодалов полна благородства: на что мы можем возразить, что бароны яростно защищали свою землю, поскольку она была единственным экономическим источником, обеспечивающим выживание их самих и их семей. Тем, кто с ностальгией вспоминает о крестовых походах, как о религиозном движении, стоит, безусловно ответить, что земли, занятые первыми поселенцами, как будто нарочно все были самыми плодородными! Мы сделаем вывод, что между колониальными интересами баронов и критериями торговли, которые только одни и имели ценность в глазах итальянских негоциантов, не могло быть никакого соответствия. Если с политической точки зрения эти две группы и не объединились для ведения совместной обороны, то это потому, что они представляли собой два социальных класса с совершенно разными, порой противоположными целями.