Окно в Париж для двоих - Галина Владимировна Романова

— Вам придется немного подождать, — улыбнулась ему бодро женщина за стойкой. — Только что сунула пончики в жаровню и свежий кофе намолола. Подождите.

— А долго?

Задержки сначала с лифтом, потом с запертой дверью центрального входа, теперь вот с новой порцией выпечки, которую следовало ждать, его раздражали. Это были, как он всегда любил выражаться, факторы потери времени. Они иногда случались в его практике, и зачастую из-за них что-то происходило. То, чего можно и нужно было избегать.

— Минут пять, ну десять самое большое, — продолжала уговаривать его служащая кафетерия. — Не к смерти же грех! Посидите пока, журнальчик почитайте.

Не до чтения ему было. Все вдруг стало не нравиться и злить. И крохотные столики со стульями, за которыми устроиться удобно мог разве что ребенок. И медицинский персонал удивлял, неторопливо отщипывающий от пончиков по кусочку и лениво пережевывающий потом.

Чего, спрашивается, посты свои побросали? У них ведь не хлебопекарный комбинат, больница! Вдруг кому-то плохо сделается, а врача с сестрой нет на месте! Они кофе пить изволят и пончиками заедать…

— Молодой человек, — позвала его женщина из-за стойки. — У меня все готово, сколько вам?

Она его вовремя окликнула. Он уже готов был уйти, невидящими глазами таращась в автомобильный журнал. Фактор потерянного времени тормошил интуицию, заставлял психовать и ругать себя за непрофессионализм.

Схватив два забитых доверху кофе и выпечкой пакета, он бегом кинулся сначала в дверь черного хода, потом вдоль обшарпанного фундамента диагностического отделения. Выскочил на освещенный больничный двор, поднял глаза к окну, за которым оставил двух стариков, и тут же громко выругался.

Там что-то случилось страшное за этим окном! И происходило это страшное именно сейчас, именно в эту самую минуту, когда он прижимает к бокам по пакету с горячим кофе и пончиками.

Почему он так решил, помчавшись семимильными шагами в хирургию? Да потому что дверь в палату оказалась открытой — раз. И свет, падающий из больничного коридора, позволил прекрасно рассмотреть, что в палате кто-то дерется.

Кому-то это хаотичное мельтешение двух сплетенных тел показалось бы, возможно, дикой пляской, но не ему. Он понял все мгновенно — там драка. И драться там мог с престарелым генералом, давно вышедшим на пенсию, только убийца!..

Настырная Дарья Коновалова не раскрыла рта до тех пор, пока не согрелась в горячей ванне, пока не выпила две громадные чашки огненного чая с лимоном и не съела несколько бутербродов величиной с трехтомник ее любимого автора. После этого она затребовала немедленно вызвонить к ним Ивана Мазурина. И пока тот добирался к ней на квартиру через весь город, ей вдруг пришла в голову бредовая идея привести себя в порядок. А для этого она снова заперлась в ванной. И сколько Прокофьев ни просил и ни гнусавил под дверью, она ему не открыла.

— Все! — вышла она через двадцать минут оттуда с уложенной волосок к волоску прической и обновленным макияжем. — Теперь я человек.

— Ты хоть объяснишь мне, где шлялась весь день?

Гарик надулся, отвернувшись к окну в кухне, и нарочно не стал делать ей никаких комплиментов, хотя выглядела она сейчас выше всяких похвал. Никогда, наверное, не была так привлекательна. То в слезах, то в расстройстве…

— Что случилось?! — Мазурин ввалился в ее квартиру прямо в форме, прямо в грязных ботинках прошелся по всему коридору, швырнул об пол форменную шапку, без стеснения полоснул матом и снова повторил: — Что, мать вашу, произошло, что вы меня вытащили посреди ночи на другой конец города? Я только домой зашел, Маринка только щей мне налила, и тут вы! Ну что за хрень, Прокопий?!

— А я знаю! Вон у нее спроси. Носится по квартире с горящими глазами, говорит, будто вычислила убийцу, а объяснять ничего не желает.

— Какого убийцу, черти вы полосатые?! — заорал Мазурин не своим голосом. — Убийца у меня в камере уже сидит, а они тут самодеятельность решили разводить!

— Это разговор о Муратове? — сложила губы скорбной скобочкой Даша.

— Да, милочка, это разговор о Муратове, — передразнил ее Иван и начал разуваться с кряхтением и ругательствами. — Если мне сейчас не нальют тарелки супа, не поставят передо мной сто граммов водки и не намажут горбушку хлеба чесноком, я разнесу тут все к чертовой матери! Ну, действуй, красавица, чего лыбишься!!!

Водка была, чеснок к хлебной горбушке тоже нашелся. С супом была проблема, но Мазурин нехотя согласился на макароны с ветчиной. Выпил, закусил, без разрешения закурил, пустив к потолку густую струю дыма, и тут же потребовал:

— Говори, Дарья Коновалова! И ты должна быть очень убедительной! А то уже завтра твои слова не возымеют никакого действия. Завтра, когда старик Щукин опознает твоего Муратова.

— Он его не опознает! — торжественно объявила Даша.

— Это еще почему?

— Потому что с Варварой в наш дом приезжал совершенно другой человек. Не Муратов. И этот человек убил сначала Лили Громыхину, потом моего брата, спрятав труп так, чтобы все думали, будто он сбежал с деньгами. Потом он убил Валентину, соседку Лили. А сегодня он пытался убить Тамару Михайловну.

— Это еще кто такая?! — Мужчины в недоумении уставились на нее.

Пришлось рассказывать им о сегодняшнем происшествии.

— Тоже ножом и тоже по горлу, гм-м-м. — Иван затушил окурок о край тарелки и тут же полез за второй сигаретой. — Хочешь сказать, почерк… А Муратов уже в это время находился под стражей… А вот ответь, зачем убийце грабить нищенские квартиры стариков, когда у него миллион рублей в кожаном кейсе имеется? Дурак, что ли, совершенный?

— Может, дурак, а может, жаден до безобразия. А может… — Даша вздохнула. — Может, решил эти деньги пока не трогать. Пока не осудят подозреваемых, пока не пересажают. Припрятал их и ждал. А жить на что-то надо. Зарплата у него смешная, даже невзирая на чаевые.

— Заначка на миллион, — хмыкнул недоверчиво Мазурин. — А кто же надоумил нашего умника под Верестова косить?

— Никто не надоумил. Сам он до этого дошел. — Она бросила осуждающий взгляд в сторону насупившегося Прокофьева. — Когда я приехала в село Луковское и переговорила с родственниками покойного Верестова, я кое-что узнала…

Родственницей оказалась то ли двоюродная, то ли троюродная тетка умершего в тюрьме убийцы. Она долго плевалась, щуря на Дашу подслеповатые глаза, и очень долго не соглашалась вспоминать в своем доме проклятого убийцу. Той еле удалось ее уговорить, рассказав часть правды про себя и Лешку.

Вот эта тетка, очень подробно рассказав, каким жестоким и гадким мальчишкой рос Верестов, вдруг вспомнила, что в городе у покойного оставался старый друг, приятель по хулиганским детским выходкам. Часть из которых, между прочим, заканчивалась приводами в детскую комнату милиции. И проживать тот должен был то ли на Водопроводной, то ли на Водопьяновой улице, в доме под номером тринадцать. Почему запомнилось? Да потому что дьявольское число, вот и запомнилось!