Мать - Максим Горький

- Напрасно вы меня спрашиваете - боюсь ли я, - заговорилаона вздыхая, - друг друга вы не спрашиваете насчет страха.

Николай торопливо снял очки, снова надел их и пристальновзглянул в лицо сестры. Смущенное молчание встревожило Власову, она виноватоподнялась со стула, желая что-то сказать им, но Софья дотронулась до ее руки итихонько попросила:

- Простите меня! Я больше не буду! Это рассмешило мать, ичерез несколько минут все трое озабоченно и дружно говорили о поездке вдеревню.

На рассвете мать тряслась в почтовой бричке по размытойосенним дождем дороге. Дул сырой ветер, летели брызги грязи, а ямщик, сидя наоблучке вполоборота к ней, задумчиво и гнусаво жаловался:

- Я ему говорю - брату то есть, - что ж, давай делиться!Начали мы делиться…

Он вдруг хлестнул кнутом левую лошадь и озлобленно крикнул:

- Н-но! Играй, мать твоя ведьма!..

Жирные осенние вороны озабоченно шагали по голым пашням,холодно посвистывая, налетал на них ветер. Вороны подставляли ударам ветра своибока, он раздувал им перья, сбивая с ног, тогда они, уступая силе, ленивымивзмахами крыльев перелетали па новое место.

- Ну, обделил он меня. Вижу я - нечем мне взяться, - говорилямщик.

Мать слышала его слова точно сквозь сон, память строилаперед нею длинный ряд событий, пережитых за последние годы, и, пересматриваяих, она повсюду видела себя. Раньше жизнь создавалась где-то вдали, неизвестнокем и для чего, а вот теперь многое делается на ее глазах, с ее помощью. И этовызывало у нее спутанное чувство недоверия к себе и довольства собой,недоумения и тихой грусти…

Все вокруг колебалось в медленном движении, в небе, тяжелообгоняя друг друга, плыли серые тучи, по сторонам дороги мелькали мокрыедеревья, качая нагими вершинами, расходились кругом поля, выступали холмы,расплывались.

Гнусавый голос ямщика, звон бубенцов, влажный свист и шорохветра сливались в трепетный, извилистый ручей, он тек над полем с однообразнойсилой…

- Богатому и в раю тесно, - такое дело!.. Начал он жать,начальство ему приятели, - качаясь на облучке, тянул ямщик.

Когда приехали на станцию, он отпряг лошадей и сказал материбезнадежным голосом:

- Дала бы ты мне пятак, - хоть бы выпил я!

Она дала монету, и, встряхнув ее на ладони, ямщик тем жетоном известил мать:

- На три - водки выпью, на две - хлеба съем… После полудня,разбитая, озябшая, мать приехала в большое село Никольское, прошла на станцию,спросила себе чаю и села у окна, поставив под лавку свой тяжелый чемодан. Изокна было видно небольшую площадь, покрытую затоптанным ковром желтой травы,волостное правление - темно-серый дом с провисшей крышей. На крыльце волостисидел лысый длиннобородый мужик в одной рубахе и курил трубку. По траве шла свинья.Недовольно встряхивая ушами, она тыкалась рылом в землю и покачивала головой.

Плыли тучи темными массами, наваливались друг на друга.

Было тихо, сумрачно и скучно, жизнь точно спряталаськуда-то, притаилась.

Вдруг на площадь галопом прискакал урядник, осадил рыжуюлошадь у крыльца волости и, размахивая в воздухе нагайкой, закричал на мужика -крики толкались в стекла окна, но слов не было слышно. Мужик встал, протянулруку, указывая вдаль, урядник прыгнул на землю, зашатался на ногах, бросилмужику повод, хватаясь руками за перила, тяжело поднялся на крыльцо и исчез вдверях волости…

Снова стало тихо. Лошадь дважды ударила копытом по мягкойземле. В комнату вошла девочка-подросток с короткой желтой косой на затылке иласковыми глазами на круглом лице. Закусив губы, она несла на вытянутых рукахбольшой, уставленный посудой поднос с измятыми краями и кланялась, часто киваяголовой.

- Здравствуй, умница! - ласково сказала мать.

- Здравствуйте!

Расставляя по столу тарелки и чайную посуду, девочка вдругоживленно объявила:

- Сейчас разбойника поймали, ведут!

- Какого же это разбойника?

- Не знаю…

- А что он сделал?

- Я не знаю! - повторила девочка. - Я только слышала -поймали! Сторож из волости за становым побежал.

Мать посмотрела в окно, - на площади явились мужики. Иныешли медленно и степенно, другие - торопливо застегивая на ходу полушубки.Останавливаясь у крыльца волости, все смотрели куда-то влево.

Девочка тоже взглянула на улицу и убежала из комнаты, громкохлопнув дверью. Мать вздрогнула, подвинула свой чемодан глубже под лавку и,накинув на голову шаль, пошла к двери, спеша и сдерживая вдруг охватившее еенепонятное желание идти скорее, бежать…

Когда она вышла на крыльцо, острый холод ударил ей в глаза,в грудь, она задохнулась, и у нее одеревенели ноги, - посредине площади шелРыбин со связанными за спиной руками, рядом с ним шагали двое сотских, мерноударяя о землю палками, а у крыльца волости стояла толпа людей и молча ждала.

Ошеломленная, мать неотрывно смотрела, - Рыбин что-тоговорил, она слышала его голос, но слова исчезали без эха в темной дрожащейпустоте ее сердца.

Она очнулась, перевела дыхание - у крыльца стоял мужик сширокой светлой бородой, пристально глядя голубыми глазами в лицо ей. Кашляя ипотирая горло обессиленными страхом руками, она с трудом спросила его:

- Это что же?

- А вот - глядите! - ответил мужик и отвернулся. Подошел ещемужик и встал рядом.

Сотские остановились перед толпой, она все росла быстро, номолча, и вот над ней вдруг густо поднялся голос Рыбина:

- Православные! Слыхали вы о верных грамотах, в которыхправда писалась про наше крестьянское житье? Так вот - за эти грамоты страдаю,это я их в народ раздавал!

Люди окружили Рыбина теснее. Голос его звучал спокойно,мерно. Это отрезвляло мать.

- Слышишь? - толкнув в бок голубоглазого мужика, тихонькоспросил другой. Тот, не отвечая, поднял голову и снова взглянул в лицо матери.И другой мужик тоже посмотрел на нее - он был моложе первого, с темной редкойбородкой и пестрым от веснушек, худым лицом. Потом оба они отодвинулись открыльца в сторону.

«Боятся!» - невольно отметила мать.

Внимание ее обострялось. С высоты крыльца она ясно виделаизбитое, черное лицо Михаила Ивановича, различала горячим блеск его глаз, ейхотелось, чтобы он тоже увидал ее, и она, приподнимаясь на ногах, вытягивалашею к нему.

Люди смотрели на него хмуро, с недоверием и молчали. Тольков задних рядах толпы был слышен подавленный говор.

- Крестьяне! - полным и тугим голосом говорил Рыбин. -Бумагам этим верьте, - я теперь за них, может, смерть приму, били меня,истязали, хотели выпытать - откуда я их взял, и еще бить будут, - все стерплю!Потому - в этих грамотах правда положена, правда эта дороже хлеба для насдолжна быть, - вот!