Ярость ацтека - Гэри Дженнингс

– Слушай, хватит изображать бедного слугу-пеона, заметно же, что ты получил совсем иное воспитание. И, несмотря на все твои усилия казаться смиренным, сразу видно, что боевого духу в тебе еще больше, чем в тех задиристых петухах, которых мы видели в Сан-Агустине.

Он поднял руку, отметая мои возражения.

– Мне вовсе без надобности знать твою историю, ибо, услышав ее, я наверняка буду обязан бежать с доносом к альгвазилам, если не хочу сам угодить в тюрьму. У меня, разумеется, нет ни малейшего желания оказаться перед таким невеселым выбором, но пойми меня правильно, Хуан, я не так наивен и оторван от жизни, как тебе, наверное, кажется. Боюсь, что до сих пор ты был со мной полностью правдив лишь в одном отношении, когда выказал полнейшее пренебрежение ко всем значимым для человека вещам – истории, литературе, политике, религии. Если бы не бренди и шпаги, пистолеты да шлюхи, твоя голова была бы пуста, да и сердце тоже. Не спрашивай меня почему, но я хотел бы наполнить эту вопиющую пустоту между твоими ушами чем-то иным, значительно большим, нежели насилие и вожделение.

Я одарил его самой искрометной своей улыбкой.

– Откровенно говоря, amigo, вы не первый, кто называет меня невежественным и пытается подтолкнуть к чтению или изучению наук. Лишь благодаря непоколебимому упорству и твердому характеру мне удалось помешать мертвому грузу книг ослабить мою крепкую, способную держать шпагу, как то подобает настоящему мужчине, руку.

– Эх, Хуан, – он покачал головой, – испытывая страх перед истиной и учением, ты вовсе не укрепляешь руку, но ослабляешь свой мозг.

– Я ничего не боюсь.

– Нет слов, Хуан, ты не боишься ни огромного кота, которого вы, ацтеки, называете ягуаром, ни пистолета, который наставил на твою пустую голову плохой hombre. Однако, когда дело доходит до книг, ты похож на кошку на раскаленной крыше, которая боится спрыгнуть в лужу внизу, потому что страшится неизведанного. Ты хоть знаешь, что я имею в виду, когда говорю о Просвещении?

– Конечно, – сказал я, раздосадованный его снисходительностью. Вроде бы Ракель или Лизарди упоминали это слово, но, по правде говоря, что сие означало, я точно не помнил. Может, они имели в виду какой-нибудь светильник, предназначенный для чтения?

К счастью, Карлос не стал дожидаться, пока я обнаружу свое невежество.

– Речь идет о возрождении роли науки, об учении, которое преобразовало европейскую культуру. Начавшись более ста лет назад, это движение приобрело невиданный размах. В основе его лежит способность логически мыслить: по сути, это новая религия, но основанная не на слепой вере, а на разуме. Ясно, что я имею в виду? Исследуя какую-либо тему и задавая вопросы, мы должны делать выводы на основании фактов и логики, ни в коем случае не полагаясь на предубеждение или религиозные догматы. Если мы сумеем постичь мир, в котором живем, увидим его таким, каков он есть, не стесняя себя узкими рамками суеверий, как это было в прошлом, то приобретем знание, которое действительно сможет нас освободить. Ты понимаешь меня, Хуан?

– Sí, сеньор, знание делает нас свободными.

Я попытался принять умный вид, но тут наш экипаж проехал мимо стайки хорошеньких девиц, и я не смог удержаться от того, чтобы улыбнуться и помахать им.

Карлос вздохнул и покачал головой.

– Боюсь, ты безнадежен. Вместо души у тебя то, что болтается между ног.

– Но, сеньор, не так уж я и невежествен. Я не ставлю крестик вместо подписи, а умею писать свое имя. И вообще, можно сказать, я почти священник. Подростком я посещал семинарию, вызубрил, как положено, латынь и даже французский, язык мировой культуры.

У него отвисла челюсть.

– Ты говоришь по-французски?

– C’est en forgeant qu’on deviеnt forgeron. Нужно ковать и ковать, чтобы стать кузнецом. Иными словами, нужно работать, не покладая рук, чтобы преуспеть в своем ремесле.

Обрадованный Карлос принялся было трещать по-французски, но мигом спохватился, когда кучер оглянулся и многозначительным взглядом дал нам понять, что сейчас, когда Наполеон оккупировал большую часть Испании, щеголять публично знанием этого языка, пожалуй, не стоит.

– Если у тебя был учитель, который учил тебя французскому, ты должен знать об Encyclopédie, – сказал Карлос.

– Об Encyclopédie?

– Это греческое слово, оно обозначает «Всеобщее образование». Просветители попытались свести воедино все знания, известные человечеству, в одном многотомном собрании книг – в так называемой Энциклопедии. Ее составили во Франции задолго до нашего рождения.

Его голос упал до взволнованного шепота.

– Но энциклопедии существовали еще во времена Спевсиппа, племянника Платона, собравшего воедино знания своей эпохи. В Древнем Риме подобными трудами прославились Плиний Старший и Гай Юлий Солин, однако нам, испанцам, еще только предстоит создать такой универсальный сборник. Увы, мы слишком давно находимся под железной пятой подавляющих всякое свободомыслие королей и религиозных догм.

Карлос схватил меня за руку.

– Хуан, нет иной причины, почему другие страны опережают нас в составлении энциклопедий, ведь испанцы внесли весомый вклад в общечеловеческую копилку знаний, и некогда мы были в числе первых на благородной стезе их распространения. Святой Исидор Севильский еще в седьмом веке основал в каждой епархии школы, где обучали искусствам, медицине, праву и точным наукам. Он написал «Этимологии», своего рода энциклопедический справочник того времени, а его «История готов» и по сию пору считается важным источником сведений об этой древней культуре. А ведь это было тысячу лет тому назад!

И он далеко не единственный испанец, пополнивший сокровищницу науки. Многие великие мыслители всех времен освоили индуктивный метод, изложенный в «De disciplinis», сочинении Хуана Вивеса, но стоит ли удивляться, что этому выдающемуся человеку пришлось бежать из Испании, в страхе перед ищейками инквизиции.

Карлос покачал головой и поморщился.

– Педро Мексиа и брат Бенито Херонимо Фейхоо, оба были осуждены инквизицией. Гаспар Мельчор де Ховельянос писал свои труды в ее застенках. Пабло де Олавиде, Хуан Мелендес Вальдес, сестра Хуана здесь, в колонии, – все они жили в смертельном страхе перед инквизицией. Вряд ли ты удивишься, услышав от меня, что церковь запретила и саму «Энциклопедию», составленную великими д’Аламбером и Дидро.

Я пробормотал что-то, стараясь изобразить сочувствие и изумление, хотя, откровенно говоря, после того как меня столь стремительно низвергли с неба в ад, превратив из гачупино в lépero, я уже мало чему удивлялся. А вот Карлоса праведный гнев поверг в дрожь, и ему даже пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы малость успокоиться.

– Теперь ты понимаешь, почему давеча ответ библиотекаря настолько возмутил меня.

– Боюсь, не совсем, – пробормотал я, ибо, честно говоря, так и не понял, с чего это мой друг так взбесился, когда ему не захотели выдать манускрипты.