Декомпрессия - Владимир Махов

Врубель рванул его и дайвер понял, что удержаться не сможет. Он шипел от запредельного напряжения, но руки упрямо разжимались. Еще секунда и они вдвоем полетели вниз, в воду, подняв фонтан брызг.

Кромешная холодная тьма укрыла Маньяка с головой. Он не представлял себе, какова глубина водоема, но киллер, вцепившийся в него мертвой хваткой, тянул его вниз. Извиваясь ужом, дайвер из всех сил ударил ногой по запястью удерживающей его руки и почувствовал, как хватка на секунду ослабла. Он дернулся и взмахнул руками, пытаясь всплыть.

Вокруг бурлила вода, Врубель вслепую искал выскользнувшую жертву. Наверное, он подался вперед, иначе, чем еще объяснить то, что Маньяк, проплыв поверху, вдруг коснулся рукой стриженой головы киллера? Сам того не ожидая, он оказался у безумного убийцы за спиной и изо всех сил согнутой в локте рукой зажал горло противника. Почуяв стальной захват, Врубель дернулся всем телом. Он вцепился пальцами в руку, пытаясь вырваться. Он не чувствовал боли в раненой руке, но мышца, лишенная подвижности, давала о себе знать.

Они кувыркались, кружась в нелепом спарринге. Вода кипела. Маньяк чувствовал, с какой яростью бился Врубель, как истово он вертелся, впиваясь в предплечье железными пальцами, как сильно напрягалась его шей. Но дайвер понял еще кое-что. Стоит ему разжать захват и сдаться, как они поменяются местами и уж тогда киллер слабину не даст.

От недостатка кислорода мутилось в глазах. Кромешная тьма вдруг оказалась расцвеченной огненными искрами. В ушах звенело: то ли приближение Циклопа вносило свою лепту, то ли близкая смерть запустила ледяные иглы в угасающий разум.

Двойное противостояние – убийце и собственному телу, которое жажда жизни толкала на поверхность, отнимало вдвое больше сил. В бурлящем водовороте Маньяк уже не понимал, где верх, а где низ. Легкие трепетали. И в глубине этих конвульсий болезненно трепетало сердце. То замедляя, то убыстряя бег, оно билось синкопами. Каждый раз, когда возникала пауза, дайвер мысленно готовился к небытию. Но ярая противница смерти – жизнь – крепко вцепилась в обреченного Маньяка и не спешила уступать его вечной сопернице.

Оранжевым светом полыхнула темнота. Маньяк так и не понял, что произошло. Руки его разжались и он полетел куда-то. Только почувствовав движение ветра, он широко открыл рот. И долго, долго, как живительную влагу погибающий от жажды, пил воздух, захлебываясь, задыхаясь, до нескончаемо резкой боли в груди. Жизнь текла внутрь, продираясь сквозь иглы, загнанные в слизистую гортани. По конвульсивно сжатым трахеям она скользила в легкие, холодным дыханием остужая трепещущее сердце.

Сверху сыпалась труха, оседая на разгоряченных щеках. Но Маньяк не смотрел наверх. Рядом, раскинув руки, качался на волнах мертвый Врубель. Лицом вниз. На затылке темнела глубокая ссадина. Дайвер подплыл к нему и перевернул на спину. Открытый рот заполнила вода, в стеклянных глазах навеки поселилась пустота.

Такая же пустота застыла и у Маньяка в душе. Он не был ему близким другом этот суровый киллер, напрочь лишенный каких бы то ни было принципов, чей послужной список наверняка насчитывал десятки жизней. И кто сказал, что плохими людьми были жертвы, а не он – безжалостный убийца? Врубель ему не был даже приятелем – человек, волею судьбы доставшийся в провожатые. Тот, у кого не дрогнула бы рука пустить дайверу пулю в лоб. Кто хладнокровно пустил в расход бывших друзей, почуяв угрозу для собственной жизни. Да, да… Все так. Но отчего же на душе так погано, как не было никогда? Только лишь оттого, что Маньяк был обязан Врубелю жизнью? А может, все проще – и не всегда судьба посылает тебе в истинные друзья людей достойных?.. Или сложнее – и дружба, порой возникшая практически из ненависти, прочнее приятельских отношений, проверенных годами?

Маньяк подтянул убитого к бетонному выступу, но выбраться на сушу не успел. Со странным безразличием он, только что до последнего боровшийся за свою жизнь, вдруг осознал, что его пальцы, вцепившиеся в карниз, разжимаются, а тело, вопреки его желанию поднимается из воды. Что-то оглушительно взорвалось над головой. От черной поверхности оторвались капли и медленно потекли вверх. В водных струях колебался приглушенный свет. Среди капели, среди дождя наоборот поплыло и тело Маньяка. В полете его развернуло лицом к убитому. Спокойно, без суеты дайвер летел, до последнего ловя взглядом мертвые глаза Врубеля, равнодушно следящего за тем, как тело его убийцы исчезло в трещине на потолке…

Рассветное небо заслонила ночь. Разрезая пространство огромными крыльями, Циклоп приближался к крепости. Его чудовищная тень накрыла старинный замок, приглушила огни. И Цитадель превратилась в город-призрак. Тусклые венцы башен, зубчатые стены, окна-бойницы, – все растворила равнодушная тьма. В призрачном сумраке метались тени. Кричали, ругались, посылая в небо проклятия и огненные вспышки нацеленных на монстра автоматных очередей. Отчаявшиеся, припадающие к земле в тщетной надежде обрести спасение, тени неслись наверх. Их закручивал тугой водоворот, приближая к ненасытному брюху. Густой порыв ветра напирал снизу, подталкивая сопротивляющиеся тела. Холодное пламя било между крыльями, накрывая жертву за жертвой. Пронзая, распиная, убивая.

Земля дрожала. Рушились стены. Локальными взрывами швыряло по сторонам раздробленные камни и облака пыли. Дымовая завеса разрасталась. Мглистое чудовище тянуло к небу многочисленные щупальца, выбрасывая вверх обреченных людей.

Ломая ребра, дробя кости, Маньяк летел сквозь толщу земли, пробивая дыру собственным телом. Ослепший, оглохший, с лицом, залитым кровью смешанной с грязью, он вынырнул на поверхность. Упругим потоком его тащило вверх. Воздушное течение то ослабевало, то усиливалось, неся его все выше и выше. Маньяк открыл глаза. Над ним струилось жаркое марево, окутавшее брюхо Циклопа. Он видел людей. Лица, тела. Они бились, трепыхались, принимая на себя ослепительные разряды. И в сверкающей стали молний, бьющих перед глазами, Маньяку чудился ослепительно белый выход из туннеля. В иной мир. Туда, где его ждала упрямая, радостно улыбающаяся девочка.

В сердце прочно угнездилась боль. Она была такой сильной, что отступило все прочее. Он не чувствовал тела. Сломанных рук, ног, ребер, что раздавили легкие. Вверх летело только его сердце, бившееся болезненно, но неукротимо…

Свинцовые пятна расплывались на поверхности океана. Солнечные лучи тонули в мраморных волнах. Косые столбы света, пробивая верхний слой воды, постепенно таяли, растворяясь во мраке.

Маньяк опускался на глубину. Неподвижный, бездыханный. В его открытых глазах медленно угасал дневной свет. Совершенная тишина влилась в уши, обещая скорое исцеление. Еще немного, потерпи, – уговаривал он себя. Но даже кратковременная мысль доставила ему адскую боль. Маньяк не мог пошевелиться, и единственным избавлением от невыносимой пытки ему виделась смерть, неизвестно в силу каких причин задержавшаяся по дороге к нему.

Для него так и осталось тайной, почему он сорвался в море. Почему сила, подтянувшая его к самому брюху Циклопа, вдруг ослабла? В промежутках между разрядами Маньяк ясно видел, как на черном саване прорастали складки, заполненные голубоватым дымом. Внезапно, вопреки всему поток воздуха перестал толкать его в спину. На некоторое время он завис, не опускаясь и не поднимаясь. И тут, как будто порвались нити, тянувшие его наверх. Маньяк скорее почувствовал, чем увидел, что подъем превратился в падение. Воздушное течение перевернуло его, как раз для того, чтобы он смог убедиться, как стремительно синяя гладь несется ему навстречу. Потом его еще раз развернуло – Циклоп уплывал. Освобожденное от монстра, проступало утреннее небо. Маньяк хотел повернуться, чтобы встретить смерть лицом к лицу, но у него не хватило сил.