Перекличка мертвых - Иэн Рэнкин

— Любая огласка нежелательна… когда пытаешься вести переговоры с определенными правительствами.

— А мне нравится этот парень, — объявила Уайли, дочитав до конца материалы о Бене Уэбстере. — Очень жаль, что он погиб. — Посмотрев на Ребуса, она спросила: — Ты пойдешь на похороны?

— Да вот подумываю.

— Еще один шанс погладить против шерсти Пеннена и его особое подразделение? — предположила Мейри.

— Отдать последний долг покойному, — возразил Ребус, — и сообщить его сестре, что мы не продвинулись ни на шаг.

Ребус взял в руки один из снимков, сделанных Манго на Принсез-стрит. Их как раз проглядывала Мейри.

— Насколько мне известно, — начала она, — ваши парни переусердствовали.

— По-моему, это демонстранты переусердствовали, — буркнула Уайли.

— Несколько десятков разгоряченных голов против нескольких сотен полицейских, владеющих тактикой подавления уличных беспорядков.

— А кто их заводит? Не вы ли своими репортажами? — возразила Уайли, готовая ринуться в бой.

— Нет, вы своими дубинками, — отрезала Мейри. — Мы только сообщаем о том, что происходит.

— Но ведь и правду можно исказить, для этого есть много способов… — До Уайли наконец дошло, что почему-то не слышно Ребуса. — Джон? — позвала она и, видя, что он не отрывает взгляда от одного из снимков, толкнула его локтем. — Ты меня поддержишь или нет?

— Эллен, я уверен, что ты и без меня справишься.

— В чем дело? — поинтересовалась Мейри, заглядывая через его плечо. — У тебя такое лицо, будто ты увидел привидение.

— Можно сказать и так, — ответил Ребус. Он снял телефонную трубку, но, подумав, снова положил на рычаг. — Как бы то ни было, — решительно проговорил он, — завтра новый день.

— Не просто «новый», Джон, — напомнила Мейри. — Это день, когда все наконец-то начнется.

— И есть надежда, что Лондон прокатят с Олимпийскими играми, — добавила Уайли. — А то придется слушать об этом до Страшного суда.

— Все, — объявил Ребус, вставая, — время пить пиво. И я плачу за всех.

— А я уж боялась, что приглашения не последует, — со вздохом сказала Мейри.

Уайли взяла жакет и рюкзачок. Ребус первым двинулся к двери.

— Заберешь с собой? — спросила Мейри, указывая кивком на фото, которое он все еще держал в руках.

Ребус еще раз внимательно всмотрелся в снимок и сунул его в карман. Затем, ощупав другие карманы, положил ладонь на плечо Мейри:

— Тут такое дело… мои финансы… Могу я рассчитывать на твою поддержку?…

Вечером Мейри вернулась в свою мюррейфилдскую квартиру. Ей на паях с ее бойфрендом Аланом принадлежали два верхних этажа стоявшего на отшибе викторианского особнячка. Проблема заключалась в том, что Аллан работал фоторепортером, и даже в лучшие времена они виделись очень редко. А эта неделя вообще была сплошным смертоубийством. Одна из свободных спален заменяла ей кабинет, куда она сразу и направилась, кинув жакет на стул. На журнальном столике, сплошь заваленном свежими газетами, не нашлось бы места и для кофейной чашки. Папки с вырезками ее собственных публикаций едва умещались на стеллаже, а стену над компьютерным столом украшали всего несколько драгоценных для нее журналистских дипломов. Сев за рабочий стол, она вдруг задумалась: почему ей так хорошо и спокойно в этой душной захламленной комнате? Кухня куда просторнее, но она проводит там считанные минуты. В гостиной почти все пространство занимает домашний кинотеатр Аллана и его стереосистема. А эта комнатка принадлежит ей и только ей. Она бросила взгляд на магнитофонные кассеты — записи интервью, которые ей доводилось брать, — ведь каждая заключала в себе частицу жизни. Чтобы написать историю Кафферти, потребовалось сорок часов бесед и расспросов, расшифровка которых заняла не меньше тысячи страниц. Получившаяся в результате книга была достойна самой высокой награды, которая ей, впрочем, не светила. То, что с прилавков улетело уже несколько тиражей, не прибавило ни гроша к жесткой сумме, указанной в подписанном ею когда-то договоре. На теле- и радиоинтервью приглашали только Кафферти; именно Кафферти подписывал книги на встречах с читателями в книжных магазинах, он же присутствовал на бесконечных празднествах и приемах в Лондоне. Когда готовилось третье издание, они даже переоформили обложку: его имя было напечатано крупными буквами, а ее — совсем крохотными.

Отвратительно!

Когда она встретилась на днях с Кафферти, он сообщил ей, что подумывает о следующей книге и намекнул, что может запросто найти «другого писаку», — ведь он отлично понимал, что второй раз на эту наживку она не клюнет. Ну как не вспомнить старую поговорку? Надуешь меня раз — позор тебе; надуешь два — позор мне.

Скотина…

Мейри проверила входящую почту, вспоминая недавний разговор с Ребусом. Она по-прежнему дулась на него, дулась из-за того, что он отказался дать интервью для ее книги, которая в результате получилась односторонней. Да… именно поэтому она злилась на Ребуса.

Злилась потому, что отлично понимала: отказав ей, он поступил абсолютно правильно.

Ее коллеги были убеждены, что на книге о Кафферти она сделала состояние. Некоторые перестали разговаривать с ней и не отвечали на ее звонки. Конечно, не обошлось и без зависти, но главным образом ее игнорировали потому, что не могли предложить ей ничего равноценного. Работы практически не было. Она строчила бессмысленные заметки о муниципальных чиновниках и работниках благотворительных организаций — о деятельности в интересах человека, при этом совершенно не интересной читателю. Издатели удивлялись, зачем ей вообще работать…

Они уверены, что ты обогатилась на Кафферти…

Естественно, она не могла рассказать им правду, а потому сочиняла байки про то, что ей, мол, необходимо быть в журналистской форме.

Обогатилась…

Несколько завалявшихся у нее авторских экземпляров нашли приют под журнальным столиком. Она уже давно перестала дарить их родственникам и друзьям. Сейчас, размышляя о Кафферти, она не могла выбросить из головы Ричарда Пеннена, раздававшего улыбки и рукопожатия в «Престонфилд-Хаусе», избалованного угодниками, отполированного до блеска. У Ребуса были свои соображения относительно ужина в Эдинбургском замке. Удивляло не то, что торговец оружием оказался за одним столом с государственными деятелями такого масштаба, а скорее то, что никто не обратил на это внимания. Пеннен заявил, что Бен Уэбстер не мог принимать от его компании никакой помощи втайне от других членов парламента. Мейри проверила, и оказалось, что депутат парламента и вправду был скрупулезно честен и щепетилен. Ей вдруг пришло в голову, что Пеннен наверняка знал, что она станет проверять. Он даже хотел, чтобы она покопалась в делах Уэбстера. Но почему? Потому что был уверен, что она ничего не найдет? Или, напротив, рассчитывал бросить тень на имя покойного?

«А мне нравится этот парень», — сказала Эллен Уайли. Да… после совсем короткого разговора с людьми, вхожими в Вестминстер, Мейри сама прониклась к нему симпатией. И это заставило ее меньше доверять Ричарду Пеннену. Она принесла из кухни стакан воды из-под крана и присела к компьютеру.