Королевская книга - Наталия Сова

Он поднялся на ноги и, пошатываясь, пошел прочь. Повалился на спину рядом со своими недавними пациентами и закрыл локтем лицо.

Терн протянул руку и усадил Арнику, крепко обняв за плечи. Сбывалось загаданное, начиналось невозможное — и огонь, в который смотрели они, горел в самом центре Вселенной. Они снова были равны и едины, мир был развернут перед ними, и оба они видели, как нити будущих событий сплетают совершенный узор судьбы, где каждый проживет именно то, что предназначено его душе.

Подумать только, если бы не Великое Заклятье, ничего бы этого не было, размышляла Арника. Пока оно в силе, Терн без меня не может быть собой прежним, так что связывает оно нас попрочнее всякой любви. Но нужна я Терну только для того, чтобы Заклятье это снять. И — надо же! — я ему в этом помогаю. Странные вещи творятся на свете…

— Не думай об этом, — тихо сказал Терн. — Не думай.

Арника глубоко вздохнула. Она не спала две ночи подряд, и теперь чувствовала, как сны этих двух ночей нетерпеливо толпятся перед ее глазами, ожидая, когда их посмотрят. Они заслоняют собой весь свет, а тепло очага окутывает, накрывает, заставляя смежить веки, и голова склоняется на плечо Терна, и вплывает в ее дрему первое зыбкое сновидение.

Когда она проснулась, то обнаружила, что лежит на скамье, укрытая меховым плащом и под головой у нее кожаная сумка. Дрова в камине прогорели, почти все факелы были погашены, а плотные ставни на окнах не позволяли увидеть, рассвет сейчас или все еще ночь. Терна нигде не было, двое антарских часовых мерили шагами зал, а раненые спали так тихо, что Арника встревожилась, и, сбросив плащ, подошла к ним послушать, дышат ли они. Горностай, свернувшись клубком, дремал рядом с ними.

Барон Щур-Риор сидел в прежней позе у стены и смотрел в темноту перед собой.

Арника присела на корточки и легонько прикоснулась к его седым всклокоченным волосам. Он не пошевелился и даже не мигнул. Арника уселась подле, словно они были давними приятелями, нашла его холодную руку и крепко сжала. Он не взглянул на Арнику, только тишина вокруг него тихо прошелестела:

— Зачем ты пришла?

— Затем, что я знаю то, о чем ты смутно догадываешься. Я видела сегодня твоих людей. Вернее, не людей… Единственный в Риоре человек — это ты. Твои соратники давно покинули тебя, упрямо цепляющегося за свои мертвые владения, но тебе повезло — ты оказался в месте, куда со всех покинутых земель стекаются воспоминания тех, кто когда-то жил здесь. Они уходят из памяти людей, которые теперь там, за лесами, в новых городах, пытаются наладить новую жизнь. Воспоминания возвращаются сюда, где родились и где им суждено исчезнуть. Они не нужны больше никому, кроме тебя. Да и тебе с некоторых пор нужны не все, а только те, что похожи на твоих бежавших воинов. Их ты считаешь настоящими людьми, прочих же — подменными и приказываешь уничтожать. Ты слишком долго жил среди полустертых чужих воспоминаний, и теперь сам не помнишь, когда начал верить в то, что это настоящие люди, нуждающиеся в твоем покровительстве. Среди них ты чувствовал себя мудрым и бессмертным, учил их жить, так же как кукольник учит жить тени своих тряпочных кукол. Твоя жизнь действительно бесконечна по сравнению с их кратким существованием — воспоминания без своих хозяев живут очень недолго. Они стремились к тебе — ведь ты называл каждого по имени, ты говорил с ними и тем самым длил их жизнь. Своим непрестанным общением с ними ты сделал их такими, что в их жилах течет теперь красная и горячая кровь. Они так похожи на людей — даже Горностай ни о чем не догадался, — но они не люди. И я знаю, почему ты боишься, что аррины оставят тебя здесь. Ты догадываешься, что они приходят не за людьми — за воспоминаниями, чтобы навсегда успокоить их, растворив в свете. И теперь я знаю, что это такое — оставаться одному и смертельно тосковать по свету, который не для тебя предназначен…

Арника держала его руку, барон плакал сухими глазами, а тишина вокруг них обоих кружилась и шелестела: «Зачем ты пришла, зачем ты пришла, зачем…»

Продержись здесь еще немного, подумала Арника. Скоро все решится. Может быть, скоро все дни станут безымянными и будут называться просто «сегодня», а мы превратимся в воспоминания и вернемся сюда, чтобы каждый вечер ждать появления арринов. А может быть, все обернется по-другому, так, как я мечтаю. И тогда я приду с ниткой хрусталя в руке…

Арника не могла понять, откуда у нее взялись такие мысли. Словно это снова была не она, а та, другая, мудрая и могущественная, которая давеча на поляне несла в себе всю тишину леса.

Барон не мог слышать ее. Но, освободив руку, он прошептал:

— Благодарю.

Утро было сырым и хмурым — вчерашний снег растаял, мокрые стволы деревьев стали черными, дорожная грязь жирно чавкала под копытами коней. Лес поредел, по сторонам потянулись заброшенные поля и пустые деревни, дорога на подходах к городу стала широкой и прямой.

Арника ехала рядом с Терном, отпустив поводья и держа узкую ладонь на шее коня. Антарских воинов насчитывалось только пятеро — половину свиты Терн оставил в Риоре присматривать за бароном. Горностай болтал без умолку. Казалось, он выехал на прогулку с гостями в тихих, безмятежных местах, каких сейчас, наверное, уже нигде не осталось. Как будто вокруг лужайки, солнечные пятна, кузнечики в душистой траве, а Горностай считает своим долгом развлечь друзей беседой. Темы он выбирал пустячные, но занятные: о тридцати трех сортах флангерского вина, о серебряных кольчугах, о белых табунах Западных Равнин. Затем с легкостью перешел к чудесам Порубежья, к коим относятся в числе прочих библиотека в Эльте, Черный Храм, а также родник, названный именем учителя Таора, только не его теперешним именем, а тем, которое он носил раньше, когда жил в монастыре и ему полагалось менять имена каждый год.

Арника видела — рядом с королем Горностай теряет уверенность, и ему кажется, будто слова создают незримую завесу, защищающую его от государя Ангарского, от его невыносимого молчания и пробирающего до печенок взгляда. Напоследок Горностай рассказал несколько смешных историй, связанных с нарушением братией монастырского устава, но ему так и не удалось привести Терна в хорошее расположение духа.

До самого Изсоура никто не произнес больше ни слова.

Город был виден издалека. Над пологим холмом чуть не под самыми облаками величественно кружили птицы, высота не скрадывала их огромных размеров. А на холме угадывалось зыбкое мерцание — он словно окутан был цветным облаком, что ни миг меняющим краски и очертания. По мере того как город приближался, в них все чаще виднелось нечто осмысленное — силуэты крыш и башенок, могучая городская стена, реющие над замком знамена, шпили собора. Все это появлялось, дрожало, как дрожит над дорогой горячий воздух в знойные полдни, и исчезало. Разные части города показывались не одновременно — можно было ненадолго увидеть центральный собор и даже противоположные ворота, в то время как прочие, более близкие, постройки оставались невидимыми. Неожиданно снова проявлялась городская стена, скрывая за собой все, дрожала и тихо истаивала.

Вблизи стали видны руины, поросшие бурьяном и молодыми деревцами. Пустые, разрушенные фундаменты и обломки были неподвижны, а над ними мерцали былые облики домов, овеществляясь и вновь пропадая.