Дружина особого назначения. Книга 2. Западня для леших - Иван Алексеев

– Думается мне, что опричники эти от шаек разбойничьих, кои ты либо разогнал, либо под свою руку привел, ничем не отличаются, разве что лютостью нечеловеческой. Посему и поступать с ними надобно как и с остальными соколиками: либо к ногтю прижать, либо в распыл пустить, – произнес Трофим, глядя на Хлопуню открытым простодушным взглядом.

Хлопуня озадаченно замолчал, продолжая с удивлением взирать на Трофима. Бесхитростная прямота рассуждений подчиненного на миг сбила с толку даже этого искушенного в обманах и подлостях интригана, а прозвучавшая в словах Трофима откровенная вера во всесилие предводителя приятно ласкала самолюбие падкого на лесть Хлопуни. Но атаман московских разбойников был реалистом, иначе он не только не возглавил бы свою тайную воровскую империю, а просто-напросто и дня бы не прожил на избранном им лихом поприще. Поэтому он тут же стряхнул с себя нежданное наваждение и насмешливо обратился к собеседнику:

– Так ты что, Топорок, на царский дворец или на басмановский терем напасть предлагаешь, чтобы добычу нашу законную отнять да опричников наказать примерно?

– На царский дворец, знамо, нет, поскольку он не только промыслом Божьим, но также стражей и стрельцами охраняем, а вот басмановскую усадьбу проведать бы не грех: чем он от всех других бояр-богатеев, коих мы постоянно трясем, отличается? Да можно и самих этих опричников, что в слободку тобой мне порученную вторглись, где ни на есть подкараулить да проучить как следует! Ты только прикажи, атаман, а уж я со своими людьми исполню со всем усердием!

– Ты вот что, хлопец, – суровым и безапелляционным тоном прервал его Хлопуня. – Мысли свои дурацкие из головы раз и навсегда выбрось! Топором ты отменно машешь, а мозгами шевелишь не в пример хуже! Это ж надо до такого додуматься: с опричниками тягаться! Да они, чтоб ты знал…

Хлопуня прервался на полуслове. Ну не рассказывать же, в самом деле, этому отчаянному, но, по всему видать, недалекому молодцу о святая святых: тайных связях царских любимцев – Малюты да Басмановых – с главарем разбойного мира, о совместных грязных делах, о купленном руководстве московской стражи, также повязанном со всеми в единый кровавый, скрепленный алчностью узел.

– В общем, за то тебя хвалю, что, как и положено, за советом пришел, думы свои мне поведал откровенно. Теперь мой приказ слушай. Опричников за семь верст обходи, пальцем тронуть не смей! А что делать, у кого и когда добычу славную брать, про то тебе будет завтра вечером сказано на той сходке общей атаманов наших, о которой я тебе уже сегодня утром поведал. Так что за слободку не переживай: я тебя ни в чем не виню, а посему выкинь из головы всю эту шелупонь бедняцкую, людишек жалких и никчемных, а уж тем более – стражника, пса легавого!

Трофим сидел понурившись, опустив голову. При последних словах атамана он принялся медленно вставать во весь рост, нависая над столом. Хлопуне почему-то стало не по себе от этого движения, он резко откинулся назад, непроизвольно ухватился за рукоятку висевшего на поясе ножа и крикнул:

– Вьюн, Фома, кто там есть, все сюда!

Из потайных дверей и подполья в палату мгновенно проскользнули человек пять приближенных. Трофим поднял наконец голову, посмотрел на атамана. Взгляд его был по-прежнему прозрачный и простодушный. Хлопуня даже устыдился своей мгновенной слабости, решил, что угроза ему померещилась. Он слегка раздраженным деловым тоном сказал вновь пришедшим:

– Почему я вас по пять раз звать должен? Солнце уже садится, а было вам ведь сказано, что ввечеру трапезничаем и в пригород отбываем, коней делить, вчера на Муромской дороге добытых! Распустились, соколы!

– Ты ж беседой был занят, батько! – озадаченно произнес Вьюн.

– Беседу мы закончили, да и у нас друг от дружки тайн-то и нет, одна семья, все братья, верно, Топорок? – слегка смягчив тон, сказал Хлопуня.

– Верно, атаман, дороже брата на свете нет ничего! – бесцветным голосом ответил Трофим.

Он повернулся и вышел, до крови закусив губу, до боли сжав побелевшие кулаки. Покинув кабак, Трофим, повесив голову, побрел в отведенную ему избу. Однако по дороге он принял наконец решение, распрямился, расправил плечи и зашагал энергично и пружинисто. Зайдя в свое временное пристанище, он переоделся в чистую рубаху, туго затянул пояс, заткнул за него любимый топор, накинул на плечи темный короткий кафтан. Выйдя во дворик, Трофим прищурился на малиновый закат, всей грудью глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух, бросил ожидавшим его указаний подручным:

– Я – по тайному делу, сопровождать не надо! – И зашагал через огороды по направлению к центру стольного града.

Прочесывание прилегающих к рынку слободок завершалось. Между кольцом облавы и периметром торговой площади оставалось не более двух-трех домов и лабазов. Дымок, стоя на крыльце кабака, в котором располагался оперативный штаб леших, уже мог расслышать отдельные команды, подаваемые начальниками групп прочесывания. На душе у него было неспокойно: облава не дала никаких результатов. В принципе, он этого и ожидал, понимая, что имеет дело с опытным и хорошо подготовившимся врагом. Но не использовать хотя бы малейший шанс, пусть весьма призрачный и сомнительный, он просто не мог. Кроме того, под предлогом облавы Дымок снял бойцов с мелких застав, на которые они были ранее назначены московскими стражницкими начальниками, где риск нападения и неравного боя был весьма велик, и собрал все силы леших в один мощный кулак. Единственная из оставшихся застав, представленная одной лишь боевой тройкой, находилась в городской усадьбе князя Юрия. Но данная застава фактически являлась секретом, располагалась в недоступном для посторонних глаз хорошо укрепленном месте, исключающем возможность внезапного нападения, и имела сигнальные ракеты, запуску которых в случае опасности ничто не могло бы помешать. Даже если предположить, что нападение на двор князя произойдет одновременно со всех сторон, то, подав сигнал, лешие могли бы затвориться в тереме, в котором они без особого труда продержались бы до подхода подмоги.

Такими совершенно логичными рассуждениями Дымок безуспешно пытался подавить в себе безотчетную тревогу, терзавшую его с полудня. Раздавшийся топот копыт, приближающийся с удивительной быстротой, заставил его сердце сжаться. Было очевидно, что всадник мчится бешеным галопом, загоняя коня. Действительно, влетевший на рынок конь, резко осаженный перед крыльцом кабака, завалился назад и рухнул в пыли. Боец, из числа оставленных для охраны усадьбы Ропши, ловко соскочивший с несчастного скакуна, вытянулся перед Дымком.

– Трое наших, охранявших двор князя Юрия, убиты, семья князя вырезана, княжна похищена, – вполголоса доложил он.

Гонец не успел еще окончить доклада, как на рынок влетел еще один всадник и, так же резко осадив хрипящего коня возле Дымка, доложил:

– Княжна предположительно увезена в дом Басмановых, куда направилась дежурная по особой сотне Катерина. Ей нужна подмога!

Дымок был почти готов к таким известиям. Несмотря на молодость, он был уже очень опытным командиром. Все эмоции, подспудно одолевавшие сотника, вмиг улетучились, уступив место холодной профессиональной расчетливости. Он спокойно скомандовал стоявшим рядом вестовым: