Вкус листьев коки - Карин Мюллер

Солдаты замедлили шаг, осмотрелись, сели покурить. Я ждала, прихлопывая кусачих мошек, и спрашивала себя: что мы делаем в этом богом забытом месте? Потом решила задать вопрос одному из солдат.

– Мы патрулируем все тропы, – ответил он, пожимая плечами, и затянулся сигаретой.

Перед моими глазами возникла карта Боливии. Чапаре – огромное зеленое пятно на востоке. Тысячи квадратных миль густых тропических зарослей. «Это же просто нелепо», – подумала я, когда мы пустились в долгий обратный путь. Совершенно бессмысленные поиски. Да они не найдут тут и шарика жеваных листьев. Я спросила лейтенанта, сколько лабораторий в год они в среднем сжигали на этой тропе.

– Около двухсот, – ответил он.

Когда мы совершили еще две неудачные вылазки в джунгли, я начала понимать их метод. Они по-прежнему искали иголку в стоге сена, однако поиск был просчитан. Солдаты во главе шеренги высматривали следы, ошметки листьев – любые признаки того, что недавно здесь прошли люди. Поскольку фермеры таскали тяжелые мешки с листьями, их ботинки глубоко отпечатывались в грязи. Для содержания лаборатории обычно требовалось несколько сотен галлонов воды, и поэтому их почти всегда строили на берегу ручья. Ровный ландшафт и сухая земля также играли свою роль. Если лаборатория располагалась рядом с полем, где выращивали коку, мешки не пришлось бы тащить на большое расстояние; еще лучше, если рядом была дорога, так как в изготовлении кокаиновой пасты в немалых количествах использовалось дизельное топливо. Все это приводило к тому, что лучшими местами для лабораторий продолжали пользоваться и дальше, несмотря на то что военные знали их местонахождение. Это была продуманная игра в рулетку – пожертвовать несколькими лабораториями, но сохранить большинство.

Солдаты не были в восторге от своей работы, но и не питали особой ненависти к бесконечному хождению по джунглям. Как почтальон, разносящий почту, они были готовы к тому, что придется проделать долгий путь. Никто не стал жаловаться, когда прошло время обеда. Не волновала их и промокшая одежда, и дохлые мошки, утонувшие в поту на шее.

Мы были на ногах почти с рассвета. Солнце неуклонно двигалось к западной линии горизонта. И вот, когда я уже не надеялась, что мы найдем лабораторию, рация лейтенанта затрещала. Впервые голос на прерываемой помехами линии показался мне встревоженным. Оказалось, один из ближайших патрулей обнаружил «белое золото».

Мы вернулись в грузовик и помчались по узкой дороге. Позади нас пристроился еще один патрульный пикап. Рация вновь заверещала – нашли вторую лабораторию. Мы доехали до того места, где начиналась очередная пешеходная тропа, и вышли, быстро шагая по заросшей дорожке. Через полчаса мы по-прежнему двигались по узкой тропе, вьющейся в джунглях, пробегая мимо плантаций коки и карабкаясь по глубоким рвам.

Раздались два выстрела.

– Нас заметили! – сказал лейтенант.

Мы побежали в два раза быстрее. Через милю резко остановились. Один солдат достал из кустов шестидесятифунтовый мешок с листьями коки. Мы прошли несколько метров и нашли еще два – рабочие так спешили скрыться, что бросили их. Мы были близко.

Я почему-то ожидала увидеть сцену, как в голливудском кино: загородный особняк, обнесенный высокими стенами, и взвод охранников с непроницаемыми лицами и патронташами крест-накрест на голой груди. А за стеной – босса мафии с испещренным оспинами лицом, живущего в роскоши и мимоходом отдающего приказы касательно убийств и наркотиков. Но увидела я длинную прямоугольную яму, выложенную целлофаном и заполненную гниющими листьями коки. Яма воняла поросячьим навозом.

Солдаты сорвали целлофановый навес, а лейтенант тем временем объяснил мне процесс производства кокаина. Листья сбрасывали в яму, заливали сверху примерно девятьсот литров воды и серной кислоты. Затем фермеры принимались «танцевать» – топтать листья, – чтобы алкалоид растворился в воде. В этой яме было около шестнадцати мешков листьев – достаточно для изготовления двух килограммов сырого кокаина.

– Они делают это в ботинках? – спросила я.

Даже стоять у ямы с токсичными испарениями было невыносимо; в глаза словно песка насыпали. Лейтенант пожал плечами.

– Если они у них есть, – ответил он. Судя по отпечаткам ног, впопыхах оставленных в грязи, эти крестьяне не принадлежали к тем немногим счастливчикам, которые носили обувь.

Впоследствии смесь воды и алкалоида откачивали в большой контейнер, добавляли цемент и хорошенько перемешивали. Затем в токсичное варево вливали восемьдесят литров дизельного топлива. Постепенно смесь распадалась на три фракции. Пропитанный кокаином алкалоид проверяли капелькой перманганата калия. Если состав сворачивался, значит, пора было переливать его в отдельное ведерко. Немного соды, снова процесс перемешивания – и состав процеживали через тряпочку. В результате получалась влажная белая масса, сульфат кокаина. Ее раскладывали по пакетам и транспортировали к бразильской или аргентинской границе, где впоследствии из нее получали порошок, который и продавался на улицах.

Мы поймали преступников. Они так спешили скрыться, что бросили на месте почти пятьдесят литров дизельного топлива. Мы залили листья горючим и подожгли. Я подумала: «Не прячутся ли их бывшие владельцы где-нибудь неподалеку?»

Мы смотрели на горящие листья.

– А когда удачных облав больше всего? – спросила я.

– На Рождество, – ответил лейтенант. – И во время карнавала. Им же нужны деньги на подарки детям.

Вкус у победы был горький.

В трех часах к западу от Кочабамбы, в предгорьях Центральной Боливии лежит город Оруро. Он расположен на высоте 12 153 футов – выше, чем Ла-Пас. Оруро обязан своим появлением серебряным приискам, открытым в 1606 году. К началу XIX века производство сошло на нет, и город оказался заброшенным. В начале XX века ему выпал второй шанс – вырос мировой спрос на олово и медь. В последние годы цены на металл упали, и многие шахтеры остались без работы; большинство из них переехали в Чапаре и работали на нелегальных плантациях коки.

Оруро – единственный крупный город на южном плато Альтиплано. Девяносто процентов его жителей – чистокровные индейцы, называющие себя киркинчос – броненосцы. Они одинаково безразличны к колючим высокогорным ветрам и мягкотелым иностранцам со сливочно-белой кожей, что глотают воздух и ежатся от холода, когда ночь ледяным покрывалом опускается на улицы Оруро.

Но раз в году всего лишь на неделю все меняется. В начале февраля Оруро приветствует всех желающих на пышном праздновании, посвященном андийскому фольклору, мифологии, богам и традициям.

До карнавала оставалось пять дней, а в Оруро уже собрался самый необычный люд – танцоры в костюмах-грибах, на головах которых раскачивались шляпы-зонтики высотой восемь футов; мужчины с вымазанными дегтем лицами, с чьих ушей свисали искусственные фрукты; тромбонисты с затекшими губами, обмотанные медными трубами, точно питонами. Гостиничные расценки вырастали вдвое, а потом и вчетверо. Отельные служащие становились хмурыми и рассеянными. Лавочники втайне запасались воздушными шариками и кремами для бритья.