Близнец Бешеного - Виктор Доценко

Его зять работал старшим инженером в ремонтном железнодорожном депо и случайно попал под колёса паровоза: машинист не увидел, что инженер ещё не закончил осматривать его махину и неожиданно дал задний ход. Отскочить инженер не успел и… погиб мгновенно!

Хорошо ещё, что незадолго до своей гибели зять успел выбить для семьи отдельную трехкомнатную квартиру. Безутешной вдове пришлось вернуться на работу, оставленную при рождении второй дочки. Но какие деньги может получать старший экономист на шинном заводе? Вот и приходится Никитичу пахать в полторы смены, чтобы финансово помогать дочке воспитывать и растить его внучек…

Не в силах оказать приглянувшемуся пареньку достойную помощь, Никитич ощущал себя мерзопакостно. Услышав правдивые подробности о происшедшем в сто девятой непосредственно от очевидца, он, вроде бы, с облегчением перевёл дух, однако, увидев этих двух костоломов, Никитич вновь ощутил беспокойство: сумеет ли Сема справится и с ними?

Эта двойка уже не раз использовалась старшим Кумом, чтобы ломать непокорных. Кто-то из них попал на больничку и пролежал там несколько недель, а кто-то и вообще не выжил, но были и такие, кто перешёл на положение «обиженных».

Никитич даже хотел наплевать на распоряжение старшего Кума и посадить его посланцев в другую камеру, но… вновь возникли мысли о внучках. И проклиная мысленно себя за вынужденную слабость, он прошептал:

— Постарайся выжить, сынок! Я уверен, ты сможешь! Прости, не могу иначе…

— У кого и о чём вы просите прощения, гражданин начальник? — усмехнулся Дробилин.

— Чего ты скалишься, костолом несчастный? — взорвался вдруг обычно спокойный Никитич. — Тебе бы только кулаками махать да людей уродовать!

— Какая муха вас укусила, гражданин начальник? — озабоченно спросил Барсуков.

— Смотри, чтобы тебя муха не укусила! — зло произнёс Никитич и с угрозой добавил: — Я сегодня очень устал и не дай Бог вам меня потревожить!

— Всё будет тип-топ, гражданин начальник! — заверил Дробилин. — Ни шума, ни пыли!

— Надеюсь… Смотрите, потревожите меня: в «резинку» запру вас, — пообещал он.

— Не надо нас в «резинку»: мы не шизики! — с тревогой возразил Барсуков.

«Резинкой» назывался особый карцер, все стены которого и даже дверь были покрыты толстым слоем резины. В такую камеру сажали буйных арестантов, никак не желающих успокоиться.

* * *

Эту камеру в своё время решил оборудовать новый начальник СИЗО, после того, как посетил сумасшедший дом. Эта камера ему так понравилась, что её он часто использовал не только для тех, у кого «крыша слетала», но и для злостных нарушителей правил содержания. Из неё только раз в сутки выводили в туалет. Содержащийся в этой камере мог часами стучаться, биться даже головой о стены и двери, но на его призывы никто не откликнется. Те, кто побывал в такой камере даже сутки, постарается больше никогда не попадать в неё…

* * *

В первые дни после прибытия в СИЗО Дробилин попытался кулаками завоевать себе авторитет среди обитателей тюрьмы, но однажды увлёкся настолько, что под его мощные удары попал один из дежурных прапорщиков и он ему сломал челюсть. А старшим дежурным офицером по тюрьме в ту ночь и был как раз майор Баринов. Не раздумывая, он распорядился на пять суток поместить Дробилина в «резинку». Именно с этого наказания и началась между ними «горячая любовь», благодаря чему Дробилин отсидел в «резинке» только двое суток вместо пяти, но быстро сломался и дал согласие работать на Баринова.

Сейчас, услышав упоминание о «резинке», Дробилин решил не «грубить» с Никитичем и быть поосторожнее во время работы над «объектом»…

Когда Серафим вошёл в шестую камеру карцера, он с удивлением осмотрелся. Собственно говоря, это помещение и камерой-то можно было назвать с большой долей преувеличения: примерно два с половиной метра в ширину и метра три в длину.

Справа при входе был расположен туалет-«дальняк», весьма похожий на тот, какой нами уже описывался в сто девятой камере. Единственное отличие, что тот «дальняк» имел некоторое возвышение, а это находился вровень с полом. И если в сто девятой камере был внушительный стол, двухэтажные шконки, то в этой камере — никакой «мебели». Отсутствовал даже умывальник с раковиной: его заменял ржавый, едва ли не дореволюционного изготовления, латунный кран, нависший над дыркой «дальняка», то есть его использовали и для смыва, и для умывания, и для того, чтобы утолить жажду. Серафиму пришло в голову, что этот кран, в качестве раритета, вполне можно было продать за хорошие деньги на аукционе.

Малюсенькое окошечко, укреплённое решёткой с толстыми прутьями, расположенное под самым потолком, с трудом пропускало дневной свет. Тусклая лампочка над входом была утоплена в стене и тоже была замурована мощной и очень частой решёткой. Лампочка горела постоянно, однако днём её свет не был заметён, а в ночное время он был настолько тусклым, что вся камера казалась нереальной, а глаза быстро уставали, и в них начинали появляться оранжевые круги.

Бетонный пол был настолько отполирован человеческими телами и потом, что напоминал чёрный лёд и был действительно скользким.

Почти у самого пола, вдоль всей стены, находящаяся напротив входа, проходила труба, сантиметров тридцать в диаметре. Сейчас было лето, и она была холодной, но зимой эта труба исполняла роль парового отопления.

Сняв матерчатые тапочки, выданные Никитичем, Серафим опустился на отполированный пол, пристроил тапочки в изголовье, опустил на них голову, с удовольствием вытянулся во весь рост и потянулся до хруста костей. После напутствия старого Никитича Серафим, конечно же, догадывался, что долго отдыхать ему вряд ли придётся, а потому попытался в полную использовать момент одиночества. И решил совместить приятное с полезным: во-первых, отдохнуть, во-вторых, все тщательно проанализировать и выработать систему дальнейших действий.

«Интересно, что из себя представляют те двое костоломов, о которых упоминал Никитич? — Серафим прищурился. — После моего выступления в сто девятой камере, тем более, подсмотренного дежурным по продолу, старший Кум наверняка подсадит ко мне более натасканных бойцов. Конечно, семи с половиной данного помещения для схватки трех человек маловато, но, с другой стороны, противников будет двое, а значит, и несостыковок у них будет вдвое больше, как говорится, пропорционально их количеству. Пока каждый из них будет принимать решение, а потом координировать между собой: кому, что и как? — я смогу приступать к действию почти мгновенно! А это уже ощутимый перевес! Это — во-первых… Кроме того, они войдут в камеру наглые, уверенные, накачанные, а перед ними какой-то… как тогда сказал этот, как его… не помню, как его зовут… хотя нет, вспомнил: Сыч, кажется! Точно, Сыч! И отлично помню, как он тогда обозвал меня — „шпинделем“. Надо же такое придумать — „шпиндель“… Странно, почему „шпиндель“? Вряд ли Сыч знал, что означает это слово. В его понимании, наверняка, это было синонимом чего-то маленького, не приятного, а значит, очень обидного для того, кого называют этим прозвищем… Сыч ошибся, он хотел разозлить меня, а на самом деле — рассмешил… Интересно, эти костоломы сразу же нападут на меня или сначала присмотрятся? По идее их должны удивить мои габариты: приготовились увидеть настоящего противника, а перед ними „шпиндель“… — Серафим вдруг весело рассмеялся. — Надо же, „шпиндель“! Стоп! — неожиданно оборвал он сам себя, — Никитич сказал, что они профессионалы… Но профессионалы чего? Борьбы? Бокса? А может, профессионалы в рукопашных единоборствах? Хотя… вряд ли… Рукопашные единоборства запрещены законом! Тем не менее… Самбо-то не запрещено… С другой стороны, на занятия секцией самбо не каждого могут и принять… Ладно, чего голову ломать понапрасну? — Серафим ухмыльнулся. — Скоро все само собой прояснится… Ждать, наверняка, осталось недолго… — он снова расслабился всем телом и вытянулся…»