Нейрофитнес. Рекомендации нейрохирурга для улучшения работы мозга - Рахул Джандиал

Наутро, когда я вошел в палату, Уильям встретил меня словами:

– Она растет.

– Сначала посмотрим, что покажет сегодняшняя томография, – возразил я.

– Я и так знаю, что там. Левая рука стала еще хуже двигаться.

Он оказался прав: КТ мозга свидетельствовала, что гематома увеличилась.

– Прошу не обижаться, Уильям, – сказал я. – Но значительный объем вашего мозга потерян, и это, видимо, как раз и спасает вам жизнь.

– А все же немножечко обидно, – с улыбкой ответил Уильям.

Но он понимал, что я не шучу. После 40-летия человеческий мозг в среднем ужимается на 5 % за каждое последующее десятилетие жизни, даже если окружающая его твердая мозговая оболочка (и разумеется, сам череп) сохраняет прежние размеры. А у Уильяма в его 91 год мозг стал уже сантиметров на пять ниже дуральной оболочки, вместо того чтобы плотно прилегать к ней, как у молодых. Эти-то пять сантиметров и позволили крови скопиться, как во временном резервуаре, что и препятствовало ее вредоносному воздействию на мозг – до вчерашнего утра, когда Уильям ощутил двигательную трудность в левой руке.

– Когда назначена операция? – спросил он.

– Послушайте, Уильям, вам 91 год, и я не уверен, что операция вам показана. У нас имеются средства, чтобы понизить давление крови и…

– Черт возьми, – воскликнул Уильям. – Речь же не о синяке на коленке. И слабость в левой руке тоже ерунда, я вполне управился бы и одной правой. Я беспокоюсь о своих мозгах. Гематоме этой только дай волю, и она тут же сожрет мою память. Так что рассказывайте, доктор Джандиал, о моих перспективах при операции.

На следующее утро в обложенном хирургическими салфетками операционном поле покровные ткани головы Уильяма выглядели особенно обманчиво, поскольку я знал, что под ними скрывается блестящий ум. Кожа на черепе истончилась и стала как пергаментная – такими обычно бывают веки у стариков. И потому я разрезал ее осторожнее обычного. Подкожно-жировая клетчатка, которая делает кожу нашей головы мясистой на ощупь, у Уильяма утратила ярко-желтый оттенок, будто выцвела на солнце. И череп уже не радовал чистым блеском слоновой кости, а пожелтел и побурел, как старый манильский конверт. Но от времени черепная кость, естественно мягкая изнутри, утолщилась и огрубела, сверлить ее было дольше и труднее. Под стать черепу была и твердая мозговая оболочка – от возраста она обызвествилась, утратила былую податливость и скользкость.

Когда я проделал в черепе два отверстия, оставалось только вскрыть твердую мозговую оболочку. Я взял в правую руку длинный тонкий скальпель с заостренным кончиком (как у ножей фирмы X-Acto) и дотронулся до его заднего конца электрическим коагулятором (Bovie). Импульс тока прошел по ручке скальпеля и одним движением взрезал дуральную оболочку, попутно скоагулировав ее по краям разреза. Меня от удара электрическим током спасли латексные перчатки, а мозг Уильяма – его гематома. Зато обнаружилась положительная сторона дела: застарелая кровь, по консистенции как моторное масло, бодро выплеснулась наружу, фонтанчик взметнулся выше моего запястья. Мозг Уильяма и правда испытывал сильнейшее давление.

Теперь, когда значительная часть загустевшей крови вышла, я с помощью хирургических луп обследовал разрез в дуральной оболочке. И увидел, что пространство между ее внутренней поверхностью и мозгом не пустовало: кровеносные сосудики протягивались от мозга к внутренней стороне черепа, словно ниточки у марионетки. И на одном повисла капелька свежей крови, сочившейся там, где его повредил мой скальпель. Я быстренько «заварил» сосуд электрокоагулятором.

Дальше следовало удалить всю еще остававшуюся накопленную кровь. Я применил последнее достижение, приспособившее обиходную вещь под хирургические нужды, – кухонную спринцовку. Набрал в нее дистиллированной воды и как только впрыснул в одно из отверстий в черепе, из второго сейчас же брызнула темная, густая, будто маслянистая, жижа. Затем проделал то же самое со вторым отверстием. И повторял манипуляцию, пока выплескивавшаяся жидкость не сменила цвет с темно-бурого на красный, с красного на розовый, а потом из розовой не стала чистой, бесцветной. Так я промыл внутреннюю поверхность мозга.

Я направил яркий свет налобной лампы внутрь черепа через одно из выпиленных отверстий, чтобы обозреть картину. И увидел поверхность усохшего мозга, изогнутую, как бок отворачивающейся от меня планеты: полушарие с убегающими вниз извилинами долей. Гребни извилин утратили свойственный молодому мозгу опалово-молочный отлив. Время оставило следы старения в виде глиоза (на месте поврежденных или отмерших нейронов разрастается нейроглия – как шрам на месте раны, – чтобы изолировать очаги повреждения и защитить неповрежденные мозговые ткани). Поверхность мозга приобрела желтовато-коричневый оттенок с темными пятнышками от многочисленных микрокровоизлияний. Паутинная (арахноидальная) оболочка (следующая после дуральной и предшествующая мягкой мозговой) утратила прозрачность и помутнела, как катаракта на глазу. Да, этот мозг напоминал поверхность пустынной планеты.

Но вид часто обманчив. В тот день после обеда, когда Уильям отошел от анестезии, я навестил его в нейрохирургической реанимации.

– Как прошла операция? – увидев меня, сразу спросил он.

– Как полагается, – заверил я.

– А я и сам знаю, – и Уильям поднял левую руку, демонстрируя, что к ней вернулась способность нормально двигаться.

И хотя мозг Уильяма явно утратил юношеский лоск, ум его оставался остер как бритва, и его пример учит нас, что атрофия мозга совсем не равнозначна атрофии умственных способностей.

Усадка лишь один из многочисленных процессов, протекающих в возрастном мозге, и некоторые из них, как мы увидим ниже, предполагают изрядные выгоды. Самые очевидные перемены, и далеко не к лучшему, происходят с памятью, а она, как известно, бывает четырех видов.