Дамасские ворота - Роберт Стоун

— Ясно, — сказал Лукас. — А вы тем временем получали все необходимое.

— Все необходимое, — медленно повторил Лестрейд под экспрессионистскую мелодекламацию.

Лукасу казалось, что Лестрейд — человек неуравновешенный, а следовательно, объект, подходящий для журналиста. Также можно было заключить, что человек, открыто заявляющий, что не терпит неразумных, не сдержан на язык. Следовательно, для него, Лукаса, стратегически выгодно играть в неразумного. Достаточно невыносимого, чтобы пробудить в Лестрейде парочку демонов, но не настолько, чтобы тот его выкинул, ненапоенного, на улицу.

— Что мне непонятно, — сказал он, — так это почему американских фундаменталистов так интересует Второй храм.

— Никогда не слышали о милленаризме[248], Лукаш? Вы ехали в такую даль, чтобы человек вроде меня объяснял вам общие места в Библии, которые вдалбливают янки?

— Пожалуй что.

— Откровение Иоанна Богослова, — сказал Лестрейд. — Апокалипсис. Последняя книга Нового Завета. Доводилось слышать?

— Разумеется, — ответил Лукас.

— Ее не следовало бы включать в число канонических новозаветных текстов. В чертовой книге нет ни капли веры, надежды или милосердия. Одна бесконечная безумная метафора за другой, но в целом вещь типичная для еврейской профетической литературы во времена Христа. И типичная для раннего еврейского христианства… Так вот, за огненными мечами, сверкающими вихрями и падающими звездами скрывается суть пророчества, столь нелепого и нелогичного, что оно не поддается истолкованию безумнейшего из безумных монахов. На деле монахи и не предпринимали таких попыток, потому что Блаженный Августин был к нему безразличен, а средневековая Церковь не желала замечать эту галиматью: ей от нее становилось дурно.

На пластинке лебедь, которого собирались поджарить, жаловался на ученом латинском[249]на свою горькую судьбу.

— Однако в Европе эпохи Реформации каждый мужлан и деревенщина на каждом грязном перепутье читал прохвоста и балдел от глубоко личных прозрений. Не то что на вашей приемной родине.

— Соединенные Штаты для меня не приемная родина, Лестрейд. Я там родился.

— Молодец! Как бы то ни было, в истории, о которой мы с вами говорим, затем начинается время бедствий. Речь идет о тяжких бедствиях — голоде, чуме, ядерной войне. Силы добра бьются с силами зла. После чего наступает тысячелетнее царство. Злодеи повержены, святоши ликуют. Христос возвращается, наступает долгожданное второе пришествие.

— Припоминаю, — сказал Лукас.

— Только вот вопрос: когда возвращается Христос, перед великими бедствиями или после? Если верите в то, что перед, вы премилленарий. Верите во взятие живым на небо, в Вознесение. Вам знакомо такое слово?

— Мы видим его на бамперных стикерах. Людям советуют быть готовыми к этому.

— М-да, разумный совет, — сказал Лестрейд. — Но трудновыполнимый, когда тебе предрекают неведомо что.

Лукас знал несколько больше о Вознесении, чем был готов признаться. Впервые он услышал о нем в передачах ночных радиостанций, когда ехал через пустыню. Затем об этом заговорили на христианских телеканалах, были еще кассеты, и несколько он купил. Это было одновременно сенсационным и скучным. Затем, после разговора с Отисом и Дарлеттой, он занялся этим вплотную.

Насколько Лукас понял, Вознесение, когда придет час, будет чистое кино. Вернувшийся Христос соберет верующих в Него. Все произойдет буквально по написанному. В одно прекрасное утро, чтобы избежать Страшного суда, возрожденные в вере проснутся с песней, расправят крылья и полетят в небеса. Вознесутся, как космические бурундуки в когтях их спасителя, все выше и выше, прямо в объятия Предвечного. И благочестивые автомобилисты испарятся прямо из-за руля.

Поскольку возрожденные в вере тяготеют к штатам с высоким ограничением скорости, ситуация сложится неприятная. Сидит себе мистер Вайзмен, или Житейская Мудрость, на пассажирском сиденье и ведет свои циничные, невежественные речи. Как вдруг его приятель из небесного гаража, ведущий машину, христианин, один из избранных, испаряется, оставив на месте водителя лишь пару белых мокасин, клетчатые брюки для гольфа и рубашку поло из полиэфира, которые не понадобятся в грядущей жизни вечной.

Мистер Ж. М. в ужасе и замешательстве уставится на бешено вращающийся сам по себе руль, как Стюарт Грейнджер на Пьер Анджели, превратившуюся в соляной столп в фильме «Содом и Гоморра»[250]. Вскоре мистер Вайзмен-Мудрость (а может, Вейсман, или Белый Человек), без водителя, с налета врежется в стену всепожирающего пламени. И это только начало.

— Война, — продолжал Лестрейд. — Армагеддон при Мегиддо[251]. Император Севера[252], бла-бла. Ну и кто-то должен «подвизаться подвигом добрым»[253]. Для премилленариев это будут евреи, действующие из Храма. Поэтому восстановление Храма есть символ того, что Вознесение неизбежно, и он станет, так сказать, ставкой главного командования в Решающей Битве. Когда война закончится, выжившие победители-евреи примут Христа. Наступит тысячелетнее царство святых.

— Как ко всему этому относятся религиозные евреи?

— Некоторые верят, что, если восстановят Храм, это ускорит пришествие Мессии. Более воинственные хотели бы снести все мечети на горе Мориа, то есть Храмовой, и начать заливать бетон.

— Значит, между теми, кого вы называете премилленариями, и евреями, желающими ускорить приход Мессии, очень хорошие отношения?

— На первый взгляд да, теплые и дружеские. Прежде всего потому, что премилленарии зашибают большие деньги, втюхивая это дерьмо в Штатах.

— Ваши работодатели?

— Кроме них, существует еще множество религиозных еврейских предпринимателей. Но главным образом еврейские экстремисты расширяют свою политическую клиентуру в Штатах. Пока не подключится метафизика, они могут работать вместе. Добывать средства. Создавать базу.