Золотое солнце - Наталия Мазова

Дальше они говорили между собой в два — в три голоса. Патрес Балк под шумок обратился ко мне:

— Мой друг Малабарка... А ты что думаешь о наших богах? Я полагаю, следует соблюдать умеренность и уважение. Ведь когда-то и вся наша Империя вышла из лона богини...

— Как? Рожают мужчины.

Он уставился на меня, как на пляшущего барана. Что, мол, за чума?

— У нас... женщины.

— Да, — говорю, — ребенок лезет из бабы. Понятно. Но отец стоит рядом, и жрец, связавшись с Астар, всю боль передает ему. Так что у нас отцы трудятся, а матери только носят и извергают.

Вижу: понял. Блеск в глазах появился. Вот, мол, и тут боги, и тут их воля видна!

— Похвальный обычай, отрадно слышать о столь самоотверженном поведении ваших мужчин... Не согласишься ли ты, друг Малабарка, продолжить нашу беседу завтра утром?

— Да. — Я зайду за тобой через стражу или две после рассвета. — Да.

Стоит шум. Вино пьют, расплескивают... Мозгляк и Бревне говорят громче всех, почти орут, улыбаются друг другу. Дураки — они почти что родня. У Бревиса в руке сосуд с вином, горлышко у сосуда с тремя сливами, чтоб, я понял, слуга мог налить сразу в три протянутые чаши. Эйнохоя называется. Бревис лакает из одного слива, среднего, а с двух других струи — на пол. Ему уже все равно. Толстяк сцепился с Балком, очень им, Аххаш, важно, при каком императоре был потерян город Картахан со всей провинцией... Законник чего-то захотел от Одноглазого, за общим гомоном не пойму, чего именно... Снасть камбалья! Бестолковщина пошла.

Тит Варвар осторожненько касается моего локтя.

— У тебя многообещающая слава, Железный Волк...

«Мой друг» он не говорит. Плевать ему на то, как у них здесь принято.

— Лучше — Малабарка, — отвечаю.

— Хорошо. Не желаешь ли размяться на мечах? Это воистину благородное удовольствие, если противники достойны друг друга... Я ценю его выше дружеской беседы, хотя бы и с очень умными людьми.

Он как будто хочет разозлить меня. Вот же, еж морской, иголки топорщит: «Если противники достойны...» Понятно. Гилярус сказал: знакомься с людьми. Так что самое время попасться на уловку Тита. Заманивает, гнилой топляк! Давай-давай.

— Не откажусь.

— Тогда завтра, за две стражи до заката. Ты знаешь, где мой дом?

— Нет.

Тут я вижу, Гилярус ему глазами показывает что-то, головой кивает... Что? Ты, мол, и... Куда он смотрит? Ага. Ты и Харр. У Тита на лице все та же улыбка. Понял, но виду не подает, раздумчиво так, не торопясь, объясняет мне:

— Слева от Вилейских ворот, у самой крепостной стены. Ты поймешь. Там у входа — надпись. Обращение ко всяческим странникам... Могу ли я считать, благородный Малабарка, что мы договорились?

— Да.

— Тогда, если ты не сочтешь это оскорблением, я покину тебя и перемолвлюсь словечком с почтенным всадником Харром...

Всадником? Где конь-то его? Или это звание у них такое? Ладно. Запомнить: Харр — всадник... А я сапожник. Потому что сандалии на мне, а сапог нет.

Вижу, отцепил Тит Варвар «всадника» от Одноглазого. Вывел во двор. Тит руками размахивает, в лицо Харру заглядывает, необычайно важный у них разговор, потроха карасьи. Гилярус живо подобрался к Руфу. Говорят тихо, быстро, отсюда ничего не слышно. Но мне, Аххаш, и не надо слышать, я по губам читаю. Одноглазый:

— ...когда?

— Через... — Не разберу, что префект ответил.

— ...неизбежно?

— Да.

— Очень не вовремя. Нет ни... — Опять не разобрал, чего у них там нет.

— Я знаю.

— ...придурок... (кто-кто?) ...не сумел откупиться?

— Проконсулу Гнею Клодию Тару не дарован талант к ведению переговоров, зато его ценит сам... (кто?)

— В прошлом году он почем зря погубил целый... (что?)

— ...Арриана?

— На таможню... — Тут их обоих заслонили два упитанных карася — Патрес Балк и Арриан. Не видно. Впрочем, этого достаточно. Вот в чем дело.

Аххаш, Аххаш и Аххаш! Есть у меня предчувствие, почти уверенность, что Гилярус в самом скором времени предложит мне кое-что. Такая уверенность, дырка бабья, слов нет. Кишки у меня в утробе уверены, ногти на пальцах уверены, был бы хвост — и тот бы уверился. Надо подождать еще немного.

Пиры у них тут тянутся до рассвета, случается — и позже. Пока руки чашу к пасти подносят, а пасть раскрывается. Эти... этерия... разошлись не позднее полуночи. Почти все. Пьяный Бревне и пьяный Глабр остались ночевать у префекта. Самые ненужные из всех, как я понял.

...Патрес Балк не пользовался носилками и предпочитал пешие прогулки конным. «Чтобы никто не посмел называть меня стариком, друг мой Малабарка... Ибо еще «сила моя крепка», как возгласил поэт. Предки наши сильны были пехотой, крепконогой и неутомимой. Мы, потомки, слишком изнеженны. Слава Громовержцу, не все из нас готовы пребывать в немощи...» Он говорил, не переставая. Слова лились из него, как понос из проклятого пса, сожравшего тухлятину. Да, сильны вы были пехотой, потому что конница у вас хуже некуда. Вот это правда.

За нами шли шесть воинов. Четверо — любимая его крепконогая пехота, нагрудники блестят, лбы тоже блестят: с утра стоит жара, хорошо одним кузнечикам, они наяривают как сумасшедшие, а этим четверым лучше бы удавиться, иначе к полудню изойдут на пот. Жуткая смерть, если подумать. Еще двое тащат какие-то значки: то ли прутья, то ли жезлы, то ли маленькие топорики, не стал приглядываться. Патрес Балк, как оказалось, проконсул в соседней провинции, которая называется Вилея. Этим прутоносцам и телохранителям положено шагать за проконсулом, иначе выйдет конфуз, несоблюдение какого-то вонючего обычая. Балк говорит, ему было запретили таскать за собой солдат с прутняком, мол, проконсулу не положено, так он отсудил, вытащил такой древности закон, что уже никто не помнит: отменили его или нет... Под ним, под Балком, — большая, настоящая провинция, не то что здесь, где наместником поставили всего-навсего прокуратора, а столичный город — Лабии — ценится не выше кучи конского навоза. Для Нал- лана Гиляруса, я понял, наместничество в Лабиях вроде наказания. Не по его росту должность. Вся префектова земля, Нижняя Лирия, — крестьянская провинция, да еще тут есть виллы богатых бездельников, настоящие, говорят, дворцы для увеселений. Что славного можно здесь совершить?

— Не завороваться, — ответил Патрес Балк. И опять понес про изнеженных потомков старого сурового Мунда. По одной фразе, Аххаш, я понял, как непрост этот старый сыч.

Отчего же он сам не в Вилее, отчего живет он уже целую седьмицу в Лабиях? Там, оказывается, стоит со своим гали его племянник, молодой человек, исполненный всяческих добродетелей, способный служить живым укором ленивой молодежи наших дней, почтительный и благородный нравом. Наделенный естественным честолюбием, племянник не отказался взять на себя дела дядюшки по управлению и приглядом за нравами провинции. Всего на пару декад...