Принц воров - Валерий Горшков

— Здесь, говоришь, были? — пробормотал Шелестов, шагнув через порог оградки и приближаясь к склепу. — Ха!.. «Неужели и ты настолько глуп?»! Это кто писал, Слава?

— Червонец. Оставил своим людоедам метку, дабы те в увольнении не оскоромились.

Уложив кусок картона на то же место и в том же положении, полковник оттянул на себя ветхую от старости металлическую дверцу склепа и заглянул внутрь.

— Пахнет оттуда очень уж нехорошо, — он вынул платок и вытер ладонь. — Знакомый запах.

— Это смердит Карамболь. Весельчак-парень, у которого при виде «рыжья» и полотен сорвало крышу, — пояснил Корнеев. — Червонцу пришлось его урезонить, и я почему-то об этом ничуть не жалею.

— Хорьки и ласки его подъели, но, видимо, не до конца, — осмотревшись, Шелестов кивнул Корнееву: «Ну, куда дальше?»

— Я сейчас попробую сориентироваться, — пообещал Слава. — Мы подошли к склепу с восточной стороны, значит… шли оттуда, — сориентировав самого себя, он пошел через кладбище настолько быстро, насколько позволяли оградки. Лавируя между ними, как катер среди мелей, Корнеев углубился метров на сто, а следом за ним и Шелестов. Прихваченная группа «Ураган» в восемь человек осталась коротать время в леске, на том самом месте…

— Я в любом случае найду, — упрямо читая потемневшие надписи на склепах, пробормотал Слава.

— Ты хоть помнишь имя того, кто покоится в склепе, который ты ищешь?

Остановившись, Корсак подумал и вдруг забормотал, глядя прямо в глаза Шелестову:

– Бойтесь оцезариться, полинять. Оставайтесь простым, добрым, чистым, степенным врагом роскоши, другом справедливости, твердым в исполнении долга. Жизнь коротка.

— Немного неточно, — возразил, сорвав сухую былинку и сунув себе в зубы, Шелестов. — «Бойся оцезариться, полинять, это бывает. Оставайся простым, добрым, чистым, степенным врагом роскоши, другом справедливости, благочестивым, доброжелательным, человечным, твердым в исполнении долга. Всемерно старайся сохранить себя таким, каким стремилась тебя сделать философия: почитай богов, пекись о сохранении людей. Жизнь коротка. Единственный плод земной жизни в поддержании души в святом настроении, в совершении поступков, полезных для общества». Это Марк Аврелий, Слава. Зачем ты его упомянул?

— Во-первых, все точно. Я сказал именно то, что было написано.

— Где написано?..

— На склепе, который я по просьбе Червонца выбрал как свой возможный тайник, приведись мне вместо Святого прятать здесь раритеты.

— Ах, вот оно что… — Шелестов выплюнул былинку и приобнял капитана. — И на этом простом основании ты сделал вывод, что бандит перенесет золото и картины из склепа Стефановского именно в этот?

— Именно так! — заверил его Корнеев. — А куда еще можно за одну ночь перенести одному груз, который едва подняли девять человек? Путь с кладбища Полонскому был заказан! Не на грузовике же он сюда приезжал, и не для того же, чтобы везти золото через весь Питер и его окрестности! — Вспомнив что-то, Ярослав указал рукой на невысокий, поросший бурьяном холм. — Кажется, мы пришли. И вы забыли главное, товарищ полковник. Червонец той ночью был уверен в том, что я буду мертв. Не сомневаясь в моей смекалке, он таким образом испросил у меня последнего совета. И я, ничтоже сумняшеся, ему его дал.

Ярослав оказался прав. Как только он дошел до склепа и прочитал: «Ладоевский Эрнест Александрович», у него заколотилось сердце. Еще сильнее оно застучало, когда Слава приметил помятую траву у входа в склеп. Ни слова более не говоря, он перелез через ограду, осторожно прокрался к воротцам и присел.

— Полковник! — глухо крикнул он, и Шелестов услышал в этом голосе победную нотку. — Могила не ухожена, поросла травой, буквы вычернены землей, и может ли быть такое, чтобы на воротах склепа висел амбарный замок, на оборотной стороне которого четко видны цифры: «09-1946»?

— Сентябрь сорок шестого… — повторил Шелестов. — Родственники пришли, посидели и, несмотря на укор с небес, даже не выдернули внутри оградки траву. Зато повесили новый замок и ушли. Боятся, что господин Ладоевский вырвется из склепа?

— Я понял тебя, Слава, — продолжил он, — понял. Но что, если Червонец уже снова перетащил груз? На Хромовском кладбище склепов не счесть… Не устраивать же нам на погосте тотальную эксгумацию!

— Не нужно никакой тотальной эксгумации. У Полонского не было времени на перенос груза, — возразил Корнеев. — Не забывайте, что он не может просто так выйти на дорогу, махнуть рукой, остановить попутку и доехать до Хромово! Он сейчас офлажкован, и мысль о том, что я, быть может, жив, не дает ему покоя. Второе, что его заботит, — это беспокойство за наш ночной разговор двухнедельной давности — не помню ли я его? И, наконец, третье: обо мне Червонец думает сейчас так же, как думаю о нем я: «Паныч не может просто так выйти, поймать попутку и оказаться в Хромово»!

— Есть только один способ проверить — прав ты или нет. Если раритеты окажутся на месте, то Полонский обязательно появится здесь.

— Если только он не наблюдает сейчас за нашим разговором из какого-нибудь другого склепа, — заметил Слава. — Если я и в этом прав, то он здесь никогда не появится.

Шелестов решительно шагнул к склепу, взялся своей рукой-клешней за замок и рванул его на себя, как рвут в огороде опостылевший за лето подсолнух.

Дверцы сухо скрипнули, раздался оглушительный скрежет, и Корнеев с недоумением посмотрел на скобу, из которой торчали ржавые изогнутые гвозди. Еще секунду назад она казалась намертво прибитой к двери склепа.

— Теперь и спорить нечего, — по-мужицки констатировал Шелестов…

В темном склепе отдавало затхлым запахом начинающих гнить бревен и сырым кирпичом кладки. Если снаружи склеп обдувался ветрами, которые хоть как-то сушили его, то внутри от влажности кирпичи были совершенно зелеными, склизкими на ощупь.

Здесь пахло запахом лет, прожитых ушедшим в мир иной пожилым человеком. Он видел Пушкина, был свидетелем военных побед Александра Освободителя, знавался на склоне лет с еще молодым Столыпиным и читал в газетах о делах генерала Ермолова на Кавказе. Но ничего не могло скрыть следов недавнего пребывания здесь кого-то. А вот и то, что они искали…

Картины Рембрандта, Гойи, кубки ручной работы времен Фридриха Великого, монеты Византии, колье Марии Медичи, серьги, возможно, принадлежащие ей же. Как и эти ожерелья, колье, диадемы, перстни и браслеты…

— Впервые в жизни имею возможность потрогать это руками, — признался Шелестов, перекатывая меж пальцев бриллианты великолепного колье. Меньше всего он сейчас был похож на второго человека военной разведки страны. — Я представляю, сколько крови пролито за право владеть этими сокровищами. Мы искали их в Дрездене, Берлине и Потсдаме, капитан, а они оказались на кладбище в Ленинградской области… Жаль, их не видит сейчас командир комендантской роты. Как можно было это продать, Слава?..

Ответить Корнеев не успел. Где-то вдали, за кладбищенской оградой, тяжело ухнула выпь. Шелестов вскинул голову, и в глазах его блеснули желтоватые огоньки.