Сумерки богов - Влад Савин

О моей встрече со Штауфенбергом и Квирнгеймом, эмиссарами от группы высокопоставленных чинов в ОКХ, я уже рассказал. Тогда я еще не знал, что именно мне, а не им, придется сыграть первую роль в обеспечении переворота вооруженной силой. Сказанное Штауфенбергом было для меня важно: прежде не только я, но и многие в Германии имели какое-то мистическое убеждение, что Одер - это граница, дальше которой русские не рискнут идти, потому что весь германский народ встанет с подлинно тевтонской яростью, защищать свои дома. Я слышал это и после, по берлинскому радио, выступление фюрера на параде 20 февраля. Но я знал уже от Штауфенберга, что лучшие германские войска разбиты в бесплодных атаках при попытке сбросить русских в Одер. И что русские четыре дня назад сами перешли в наступление, но не на запад, на Берлин, а на юг, расширяя плацдарм - они не спешили нанести удар, а готовились, с подлинно крестьянской основательностью, чтобы он был неудержим. Двадцатого февраля ими был взят Франкфурт-на-Одере - а фюрер кричал о победах германского оружия перед мальчишками, идущими на смерть. Он вопил, что если мы не победим, то должны все умереть! А мне как военному профессионалу было уже очевидно, что второе куда более вероятно, чем первое.

Нам говорили о "вундерваффе". Но 18 февраля был полностью разрушен Дрезден. Считается, что это было сделано в ответ на угрозы фюрера применить против русских химическое оружие - по крайней мере, так утверждают англо-американцы. Русские же категорически отрицают свою причастность, даже косвенную, к этому злодейству - и я склонен им верить. Просто потому, что о готовящейся химической атаке стало известно 14 февраля, а на подготовку столь масштабного авиаудара у англо-американцев вряд ли ушло бы меньше недели. Города Германии уже испытывали на себе ужас "огненного шторма", но не было еще ничего подобного по масштабу. Свыше трех тысяч бомбардировщиков налетали на Дрезден пятью волнами - ночь на 18-е, под утро, дважды днем, следующая ночь - этот график был намеренно выбран, чтобы максимально затруднить спасательные работы, убить как можно больше спасателей и почти уже спасенных. И некому было защитить город, истребительные эскадры люфтваффе были обескровлены в воздушных боях над Кюстринским плацдармом. Трагедию усугубило нахождение в Дрездене большого числа беженцев от русского наступления, которые, в отличие от жителей, не были приписаны к "своему" бомбоубежищу в квартале, куда следует бежать при вое сирены. И если потери горожан можно посчитать сравнительно точно, то число жертв среди беженцев не знает никто - считается, что в Дрездене погибло четверть миллиона человек. Это было первое применение американских В-29. И урок нам, что будет, посмей мы применить запрещенное оружие.

Большинство моих сослуживцев, храбрых генералов и офицеров, не решались ничего предпринимать, "до конца выполняй свой долг, и будь что будет!". Говорили, что если мы покажем русским силу нашего сопротивления, то это позволит просить лучшие условия мира. Но я видел, что как только русский стальной каток снова придет в движение, никаких переговоров о мире не будет - нас просто добьют. И предложение Иванова, переданное через Квирнгейма, показалось мне очень заманчивым - условия, по крайней мере, куда более мягкие, чем мы сами выдвигали французам.

Я попросил Квирнгейма устроить мне встречу с русским эмиссаром - чтобы обговорить условия. Мне казалось, что у меня есть еще неделя, ну хотя бы несколько дней.

И тут до меня дошли сведения, что этот мерзавец Достлер учинил в Риме! Сказать, что я был в бешенстве, значит не сказать ничего! Это было просто вопиющим нарушением орднунга - действовать через голову своего командующего, то есть меня! Какие бы полномочия ни имел Вольф, требования Устава не допускают иносказаний: Достлер как командир 75-го армейского корпуса обязан был известить меня и спросить моего дозволения! Мало того что этот негодяй выставил меня как командующего войсками ответственным за это преступление, к которому я не желал иметь ни малейшего отношения! Я был католиком, рожденным в Вюртенберге - хотя в наш просвещенный век это значит не так много, но все же еще значит кое-что! Но он еще и поставил меня перед фактом чисто военных последствий, за которые я, а не он, должен буду ответить перед ОКХ! Что мне делать с дивизиями 2-й итальянской армии, готовыми взбунтоваться в любой момент - если это уже не случилось? И чем заткнуть дыру во фронте, если немецкие войска будут заняты разоружением итальянцев? И если даже это удастся осуществить, куда деть двести тысяч бывших союзников, следует ли считать их военнопленными, если формально войны между Германией и Италией нет?

Двадцать второго февраля русские начали наступление после мощной авиационной и артиллерийской подготовки. Основной удар наносился в полосе хорватского корпуса - который не выдержал и начал отход. И попытки ввести в бой итальянцев, которых так и не успели разоружить, полностью провалились - эти потомки римлян или разбегались, бросив оружие, или начинали стрелять по своим хорватским или немецким товарищам. Уже 24 февраля русские взяли Триест и Горицию, разорвав рубеж 6-й армии пополам, 73-й корпус был отброшен на полуостров Истрия, 18-й корпус оттеснен на австрийскую территорию, разбитые хорваты бежали к Венеции, а итальянцы массово сдавались русским или дезертировали, повторив позор Капоретто прошлой войны!

Двадцать пятого февраля я отдал приказ об отступлении. Русские ворвались в Падую, где был мой штаб, всего через сутки.

Я видел свой долг как германского фельдмаршала прежде всего спасти своих солдат, ради будущего Германии!

Примечание переводчика на русский: из текста следует, что товарищ Эрвин Роммель, будущий командующий ННА ГДР, все ж принял окончательное решение о выступлении против Гитлера не 20 февраля 1944 года, а несколько позже, судя по его категорическому нежеланию капитулировать перед наступающей Советской армией.

Дитер Хольт, чемпион мира по велотриалу. Интервью журналу "Тайм", 1956 год (аль-ист).

Тысяча противотанковых велосипедов! Единственная правда в вашем дурацком фильме, это самое начало, тот берлинский парад. Двадцатое февраля сорок четвертого.

Я отлично все помню. Фюрер с трибуны произносит речь, перед войсками отправляющимися на Одер. Он поздравлял нас с победой, которой не было - слушая его, мы думали, что русские разбиты и отступают. А они взяли Франкфурт, в тот самый день - но о том не было объявлено. Война была уже совсем рядом - а казалась нам где-то далеко, в мифических варварских землях на Востоке. А русские представлялись нам диким азиатами, не умеющими воевать, и побеждающими лишь числом, заваливая наши окопы горой своих трупов. Так говорила нам пропаганда - а других сведений мы не имели. Хотя нам говорили в школе, что отдельные несознательные личности слушают по радио чужие голоса - если мы о таком узнаем, то обязаны донести. Но я никого такого не знал.

А после мы все прошли маршем перед трибуной. Впереди новейшие сверхтанки "Маус", шесть или восемь штук, уже не помню. За ними танки поменьше, бронетранспортеры, самоходные пушки, тягачи с гаубицами на прицепе, и замыкали мы, крутили педали, по сорок в ряд, двадцать пять шеренг. У некоторых на багажниках были приделаны просто трубы вместо вооружения, для вида. Нам было по пятнадцать, шестнадцать лет - и мы казались себе как капитан Сорви-голова, нас ждут подвиги и приключения. Мы были горды, дурачки - не зная, что нас ждет!