Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942) - Владимир Хазан
Шрифт:
Интервал:
Вы, вероятно, знаете из газет о новом журнале, кот я издаю: «Новый град». Мне очень бы хотелось, чтобы Вы с ним ознакомились. Если Вы захотите, я Вам его выпишу – вышло 4 номера. Я очень увлечен этим журналом.
Давно Вас не видел и соскучился. Надеюсь, что Вы приедете летом или осенью. Приезжайте!
Шлю сердечный привет.
Ваш И. Фондаминский
Рутенберг выписывал большое количество книг и журналов из Европы. Читателем он был разносторонним, интересовался широким кругом проблем, читал на многих языках, например, от книги французского слависта Андре Мазона о динамике русского языка в эпоху войны и революции «Lexique de la querre et de la revolution en Russie (1914–1918)» (Paris, 1920) до «Бесов» Достоевского, от «Contribution ä Thistoire de la Ire dynastie babylonienne» (Paris, 1928) Георга Бойера до книги В. Зензинова «Старинные люди у холодного океана»3. Вот на выбор – выписка из присланного ему из Парижа книжно-журнального заказа:
Gregory Bienstok. La lutte pour le Pacifique (Paris, 1938)
Thomas Mann. Lavertissement ä TEurope (Paris, 1938)
Charles Plianier. Faux Passeporte Eugeny Onegin
Revue Politique et Parlementaire
В числе других эмигрантских изданий Рутенберг неизменно просматривал «Современные записки»: до сегодняшнего дня в кабинете его дома-музея в Хайфе красуются все 70 томов этого журнала, издававшегося в течение 20 лет – с 1920 по 1940 г. См. письмо к нему В.В. Руднева, одного из редакторов «Современных записок» (написано на бланке журнала):
11.11.1935
Дорогой Петр Моисеевич!
Боюсь, что наши с Вами расчеты по «Совр Зап» несколько запутаны. Вот как они представляются мне после того, как сегодня я высылаю Вам № 57-й журнала.
1. Вы подписались в свое время, уплатив 100 fr (через Полонского4) М.С. Цетлину5, кажется, за 4 книжки, и их получили (№№
51, 52, 53, 54).
2. С № 55 идет второй подписной срок, – книги Вам высылались, – но я не уверен, что это было на Chaifa. Подписка на 55, 56, 57 и 58. Из них Вы должны были уже получить 3 книги. Подписной платы за это Четверокнижие я не получил.
3. Если эти мои расчеты верны, – при случае не откажите урегулировать наши счеты с Вами. Но б м, я в чем-либо ошибаюсь. В свое время, напр, М.Е. Гавронская, помимо посланных Вам в Палестину №№, продала Вам 2 №№ и переслала мне чек, причем 3 № вышли что-то по 9 франков.
Жму руку.
Ваш В. Руднев
Жена Фондаминского (с 26 февраля 1903) Амалия Осиповна (урожд. Гавронская; 1882–1935)6, как писала о ней в своем дневнике З.Н. Гиппиус, «прелестная, милая, маленькая женщина, тихая, которую все мы любим» (Гиппиус 2001-06, VIII: 112), приходилась внучкой по матери чаезаводчику К.З. Высоцкому7. Вместе с будущим мужем училась во Фрейбургском, Гейдельбергском и Берлинском университетах.
Равно как и Фондаминский, сформировалась в интеллигентной русско-еврейской среде, жившей высокими демократическими идеалами, бурлившей революционными эмоциями и, как результат, находившейся под неусыпным полицейским надзором. Позднее, уже в эмиграции, близко соприкоснувшаяся с этим кругом В.Н. Муромцева-Бунина, жена писателя, 23 марта/5 апреля 1920 г. сделала в дневнике такую небезыроничную запись:
Фонд, М.С. и многие другие родились и учились в Москве, потом уехали в университет в Германию. Вернулись к 1905 г. уже соц-револ, потом тюрьма, ссылка, эмиграция. Все видели, кроме слона, т. е. народа (Устами Буниных 1977-82, II: 8).
Находясь с молодых лет в идейном эсеровском окружении (кроме будущего мужа, эсерами были ее кузены Михаил и Абрам Гоцы, Михаил Цетлин; ближайший друг, беззаветно и преданно любивший ее всю жизнь, Владимир Зензинов; Николай Авксентьев, первый муж Маши Тумаркиной-Цетлин, и др.), Амалия Фондаминская сама в революционном движении не участвовала, членом партии социалистов-революционеров не была, хотя в сентябре 1905 г., перед самым Октябрьским манифестом, была арестована за связь с Зинаидой Коноплянниковой, террористкой, убившей командира Семеновского полка Г. Мина. Ее заключили в московскую Таганскую тюрьму, где, по словам В. Зензинова, «несмотря на всю свою избалованность», она держала себя «замечательно – с администрацией была очень горда, с товарищами – мила, и поэтому все в тюрьме ее уважали и любили».
Мать, – рассказывал Зензинов, – мы все, со слов Амалии, ее тоже называли «мамаша», – обожавшая ее больше всех своих других многочисленных детей, узнав об ее аресте, едва не сошла с ума от горя. Она билась головой о стены и кричала: – Е зо айн файнес, эд-лес кинд ин финштерем гефенгнис!8 – И, действительно, Амалия в тюрьме походила на нежный цветок, затерявшийся в грязном огороде среди крапивы. И характерно для того времени: матери Амалии удалось добиться того, – она, конечно, для этого денег не жалела, да она и вообще не знала им цены, – что одиночку Амалии, конечно, совершенно такую же, как и у всех других заключенных Таганской тюрьмы, оклеили… обоями. Дело до того неслыханное! Амалия была вегетарианка, и мамаша добилась того, что тюремный повар приготовлял для нее специальные блюда. Амалия получала огромные передачи, среди которых было много конфет и цветов – то и другое она рассылала по всей тюрьме. В камере ее пахло духами – духами, как мне потом передавали сидевшие с ней одновременно в Таганской тюрьме, пахло даже в коридоре, куда выходила ее одиночка. И принципиальные марксисты, наблюдая все это и нюхая в коридоре – вероятно, не без тайного удовольствия – воздух, неодобрительно крутили головами. Амалия была арестована по делу социалистов-революционеров, и, наблюдая все это, социал-демократы еще больше убеждались в том, что партия социалистов-революционеров – партия мелко-буржуазная. Но Амалия была так очаровательна и так мила со всеми, что и их завоевала. Они долгими часами простаивали в коридоре около ее камеры, разговаривая с ней через форточку (тогда в тюрьме, как и всюду, были отвоеваны свободы). А уголовные называли ее «наша Ималия». Сама она рассказывала потом о тюрьме, где просидела всего лишь один месяц, с удовольствием. Там она, между прочим, невольно наслушалась разных ругательств. Среди этих ругательств были очень грязные (нигде, быть может, не ругаются так, как в тюрьмах среди уголовных). К счастью, она этих ругательств не понимала. Помню, как мы были смущены с Ильей , когда она нас как-то спросила, что означает то или другое слово – при этом она наивно, как ребенок, его искажала («скажите, что это значит – там постоянно все говорили: «Ступай к Евгеньевой матери?»). Мы попросили ее забыть навсегда эти слова. Амалия, действительно, походила в тюрьме на нежный цветок, брошенный в помойную яму (Зензинов 1953: 212-13).
Вспоминающий об этом Зензинов, один из ближайших друзей Фондаминских, платонически любивший всю жизнь Амалию9, когда-то хотел заменить собой на военно-полевом суде почти обреченного на смерть Илью Исидоровича. Это не случилось только потому, что, как писал впоследствии в некрологе В. Зензинова М. Вишняк, сам Фондаминский
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!