Легенда об Ураульфе, или Три части Белого - Марина Аромштам

Мальчик опять за свое! Тайрэ даже не знает, как его называть: что за имя такое — «Придурок»?

— Ну, не надо, не надо! Тайрэ тебя не прогонит. Ты очень хороший мальчик. Таких мальчиков поискать. Ты очень много умеешь. На вот, держи платок. Вытри слезы.

— Добрый Тайрэ узнает, где Придурок жил раньше, и прогонит Придурка.

— Если честно, Тайрэ плевать, у кого ты там раньше жил. Главное — чище мойся, — Тайрэ вздохнул. — Этот важ, он тебе что-нибудь сделал?

— Он заставил меня снять перчатки. И теперь оторвет мне руки.

— С чего ты решил?

— Дядя мне говорил: «Если кто-то увидит, как ты снимаешь перчатки, то оторвет тебе руки».

— Дядя?

Дядя мальчонки — поганец. Надо ж — так напугать! Да еще не мыть, не кормить. Но в чем-то с этим поганцем надобно согласиться: руки мальчику лучше прятать. Исси, прячущий руки, — вот как его зовут!

— Важ, который здесь был, больше сюда не придет. Тайрэ тебе обещает. Тайрэ придумал, что делать: мы навестим Кетайке.

Кетайке — вот кто нужен бедным плачущим мальчикам!

* * *

— Не только мы удивились, что лосенок не умер, — Мирче задумчиво потягивал «Хвойную бодрость». Вместе с Тайрэ и Ковардом они сидели в доме Тайрэ, недалеко от конюшни. — Вот и лекарь Крутиклус проявил любопытство.

— Почему вы решили, что это сделал мальчишка? Разве Тайрэ не старался? — Ковард не мог поверить, что какой-то грязный заморыш совершил это чудо.

— Вот именно, Ковард, — чудо!

Тайрэ не желал чужой славы:

— Лосенок уже умирал. Тайрэ готовился поутру его хоронить.

— Но никто не видел, как мальчишка лечил лосенка!

— Крутиклус принес собачку. У собачки болела лапка. Он хотел проследить, что Исси станет делать.

— Наверно, и лапку специально ей перебил — ради такой проверки, — Мирче брезгливо поморщился.

— Но когда вернулся Тайрэ, собачка была здорова.

— А это откуда известно? Опять от мальчишки?

— Зеленая Шляпа не верит, потому что не знает главного. Исси поторопился и плохо надел перчатки. Тайрэ случайно увидел: у него золотые руки.

— Золотые руки? — Ковард нахмурился. — Но этот мальчишка… Он выглядит как оборванец. И к тому же его лицо…

— Ты намекаешь, сынок, что с таким лицом на Лосином острове плохо? Здесь, я припоминаю, главное — красота?

Ковард понял: его уличили. Тайрэ не дал ему переживать:

— А Кетайке сказала, что эта его болезнь — то, что он улыбается, — может еще пройти. Если мальчика больше не будут пугать.

— Тогда на это не стоит сильно рассчитывать, — буркнул Ковард.

— Еще Кетайке сказала, он сын серебра и бронзы. От такого союза могут родиться дети с золотыми руками.

— Подожди, подожди, — Ковард повысил голос. — Кетайке сказала про бронзу? Мальчишка что — из горынов? Но это же наши враги. Мы бились с ними в предгорьях. Они хотели отдать Лосиный остров Макабру!

— Сынок, ты опять торопишься! Не все люди гор — плохие. Даже те, кто живет у подножья, еще чувствительны к свету. А были такие, кто жил на самой Вершине.

— Может, и жили когда-то — во времена кейрэков. Но во время войны в предгорьях я что-то их не приметил.

— Это не значит, что на Вершине больше никто не живет.

— Но откуда ты знаешь, что мальчишка из их породы? и вообще, откуда он взялся? Как оказался здесь, у дворцовой конюшни?

Перед тем как ответить, Мирче сделал долгий глоток:

— Тайрэ пытался узнать. Но Исси ему не сказал. Видимо, побоялся. Говорит, его прислал дядя.

— Дядя? Какой такой дядя?

— Какой-такой дядя… — Мирче поставил чашку на стол, и в ней заплясала пена. — Из-за дяди мне пришлось навестить «Большую лосиху». Туда сползаются слухи, можно многое разузнать. Я просидел там до вечера, и про этого дядю мне кое-что рассказали. И из-за этого с «Хвойной бодростью» вышла осечка. Забыл посчитать, сколько выпил, — Мирче хмыкнул. — Так меня пробрало! Я даже песни пел на обратной дороге.

— Ну, хоть пил-то не зря? — Ковард подумал, что Мирче, горланящий песни, — страшное зрелище.

— Боюсь, сынок, ты расстроишься. Не знаю, как и сказать. — Мирче снова сделал глоток. — Этот дядя — наш старый знакомый. Барлет.

— Что? — Ковард решил, что ослышался.

— Да, Ковард, так говорят. Мальчик жил в поместье Скулона. И, говорят, поэтому лошади у Барлета никогда не болели.

— Мирче, постой. Я что-то не понимаю. Как Барлет может быть дядей горына? Скулон убивал горынов, десятками убивал. По вине Скулона и таких же, как он, Столб неоплатных долгов начал сочиться кровью.

— Но мальчик жил у Барлета. И Барлету понадобилось, чтобы Исси попал на конюшню.

Ковард все возмущался:

— Никакой он не дядя. А подослал мальчишку, чтобы спасти своих.

— Вот теперь, сынок, ты начал немного думать.

— Но как ребенок горынов попал в поместье Скулона?

— Это загадка, сынок. И вряд ли мы прямо тут сможем ее разгадать. Но Кетайке говорит, что, возможно, он потерялся. И тогда ему надо помочь. Он должен вернуться домой.

Ковард снова насупился:

— Потерялся? Что же его не ищут?

— Зеленая Шляпа разволновался и поэтому горячится, — Тайрэ опять улыбался. — Но Исси не виноват перед Зеленой Шляпой. И придется признать: с появлением Исси маленькая лосиха с пятнышками на спинке стала быстро расти.

Ковард по-прежнему хмурился и про себя сокрушался: «Сын серебра и бронзы! Из поместья Скулона. И с ним придется возиться! Да, на Лосином острове всякое может случиться».

* * *

Ковард носит зеленую шляпу — не такую, как дядя Барлет, — и поглядывает сердито. Это пугает Придурка. Наверное, Ковард не хочет видеть его в конюшне. Вдруг Тайрэ послушает Коварда и прикажет Придурку уйти — из-за того, что Придурок жил у дяди Барлета? А теперь еще оказалось, что Придурок — горын. Из-за этого он долго плакал. До сих пор как вспомнит — «А Придурок — горын!» — так из глаз льются слезы.

Это хуже, чем быть кейрэком. Кейрэков не любят охотники — те, что носят красные шляпы.

Но Ураульф — кейрэк. (Правда, это не в счет. Потому что Правителю — можно.) И добрый Тайрэ — кейрэк. Он купил Придурку рубашку — новую, с вышитым воротом. И еще Кетайке. Придурок долго не верил, что она тоже кейрэк.

Раз Кетайке — кейрэк, Придурок тоже согласен называться кейрэком. Он бы тогда попросил Кетайке сделать его «своим». У Придурка раньше не было никого, кто бы, как Кетайке, — гладил его по щеке и угощал вареньем. Придурку от этого становится так хорошо, что хочется плакать. Раньше Придурок плакал, только когда его били, а теперь — когда обнимают.