Молитва за отца Прохора - Мича Милованович

Мы дошли до города Дьер, и вместо того чтобы повернуть на юг, что значительно сократило бы наш путь, мы отправились дальше вдоль Дуная, так как очень хотели посетить город Сентендре, в котором веками проживали сербы. Таким образом, теплыми летними днями 1945 года, когда мир переводил дух после выпавших тяжелых испытаний, мы, трое сербов, шли по берегу Дуная, теша себя надеждой, что рано или поздно доберемся до своих родных домов. С реки тянул теплый ветерок, высушивая пот на наших лицах. Мы заходили в рыбацкие лачуги, где словацкие рыбаки нас тепло принимали и давали возможность передохнуть и собраться с силами. В одном из таких домишек, из-за Живана, мы оставались несколько дней, приют нам дал рыбак по имени Душан Послушни. Видите, доктор, как хорошо моя память запоминает имена добрых людей, так же она хранит и имена злых, причинивших множество страданий народу во время войны.

По пути нам встречались крестьянские телеги, нас подвозили, что нам очень облегчало путь. Узнав, кто мы и откуда возвращаемся, увидав номера на наших руках, люди нам глубоко сочувствовали.

В день святого архангела Гавриила, 26 июля, ровно через месяц после нашего отбытия из Линца, мы добрались до места под названием Комарно. Силы Живана были на исходе, и мы заночевали в каком-то доме. Хозяин дома нашел врача, который дал Живану лекарства и велел отдыхать не менее трех дней. Когда тот немного пришел в себя, этот человек запряг лошадь в повозку и довез нас до места, где мы должны были перейти через Дунай на территорию Венгрии, а называется это место Эстергон. Оттуда до Сентендре оставался один день хода. Наши опасения насчет венгров оказались неоправданными, они также хорошо к нам относились. Но тут нам пришлось остановиться, Живан заболел дизентерией, у него начался кровавый понос. В таких обстоятельствах мне оставалось только молиться Богу, чтобы добраться до наших сербских братьев.

Нам и дальше встречались добрые люди, которые перевозили нас от села до села. Бог помог, мы прибыли в старое пристанище сербов в вечер накануне дня великомученицы Марии Огненной, тридцатого июля.

Подъезжая к городу на крестьянской телеге, мы еще издали увидали купола и колокольни сербских церквей, что наполнило мою душу великой радостью. Сюда сербы бежали триста лет назад под предводительством патриарха Арсения Чарноевича от наступления албанских племен, здесь они воздвигли множество храмов.

Когда мы прибыли, поблагодарили нашего кучера и, держа с двух сторон под мышки Живана, направились к церкви в центре города. Мне казалось, что я уже попал домой.

Когда увидели нас, исхудалых и плохо одетых, волокущих за собой Живана, не понимая, кто мы такие, люди смотрели на нас с изумлением. А я только сказал:

– Братья, помогите!

Услышав родную речь, прохожие подбежали к нам, вскоре вокруг нас на площади собралась толпа.

– Вы сербы? – спрашивали нас.

– Сербы, братья, – отвечали мы.

– Господи, откуда же вы такие? – раздался чей-то возглас.

– Из ада на земле под названием Маутхаузен!

Это страшное слово вызвало у людей наплыв различных чувств. Радости от того, что встретили своих далеких братьев, и горя, что видят нас в столь плачевном состоянии.

Если бы вы были там, доктор! Если бы вы видели и слышали, что там происходило! По лицам людей текли слезы, слова застревали в горле. Из церкви вышел священник и, узнав, кто мы, благословил нас, а мы целовали ему руку. Живана, совсем изнемогшего, отвели в Святосавский дом. Тот священник, старейшина храма, оказал нам большую честь – приказал бить в колокола. Раздался перезвон с церковной колокольни, волнующий, незабываемый момент!

Простите, доктор, что слезы и сейчас у меня на глазах. Каждый раз при этих воспоминаниях волнуюсь и сердцем, и душой. Тут же предприняли все, чтобы позаботиться о нас. К Живану пригласили доктора, и он забрал его в больницу. А нас с Обреном буквально рвали на части, все хотели нас принять в своем доме. Мы остановились у семьи Янковичей, прекрасных, дивных людей. Они расспрашивали нас о Маутхаузене и сделали все, чтобы мы поскорее восстановили силы. В нашу первую ночь в Сентендре меня посетила во сне пресвятая Мария Огненная и сказала: «Береги голову отца от безбожных людей». Только это сказала – и исчезла. Тогда я не понял ее слов, а когда понял, было, к сожалению, слишком поздно, ее предсказание полностью сбылось.

Когда наши хозяева увидели череп моего отца и узнали, что он тридцать лет пролежал в могиле лагеря Ашах, они были глубоко потрясены. Как раз в этот день, тридцатого июля, одна из церквей города праздновала пресвятую Марию Огненную, нас пригласили присутствовать. Памяти моего отца была оказана особая честь, по воле главы этого храма во время службы голова Никодие Варагича, крестьянина из Драгачева, лежала рядом с крестом на святом алтаре.

В церкви было много верующих. Узнав, что я и сам из рядов священнослужителей, меня включили в церковный хор. Во время службы прозвучали слова за упокой души моего отца: «Вечная память брату нашему Никодие и всем сербам, пострадавшим от руки неприятеля». Я был этим весьма горд.

Но тут опять нас поджидало горе. Несмотря на все старания доктора, состояние Живана резко ухудшилось. Кровотечение усилилось, он терял сознание. Через два дня он отдал душу Господу. Его похороны стали настоящим событием для маленького сербского города далеко на севере от отчизны. Иеромонах отец Савва, старейшина храма, приказал служить отпевание в самой большой из всех городских церквей, в главном соборе. Иеромонах лично проводил богослужение при участии большого числа священников, которые в тот день приняли и меня в свои ряды. Храм был заполнен народом, гроб с телом покойного стоял перед алтарем. И под пение хора все молились за упокой души брата своего, серба, прибывшего из далекого места людских страданий и упокоившегося здесь, среди них.

Я, доктор, насколько был опечален смертью товарища, настолько же был горд, что все происходящее делается в его честь. Множество людей молилось за его душу, множество рук держало зажженные свечи. Слова иеромонаха и хора: «Господи, помилуй душу брата нашего Живана…» проникали мне в самое сердце.

После отпевания гроб с телом вынесли из храма, и вновь зазвонили колокола не только собора, но и всех церквей в городе. Такую честь наш Живан и во сне не мог увидеть. Звон сербских колоколов в далеком чужом мире поднимался в небеса и растекался по всей Паннонской равнине. Случайный человек мог бы подумать, что хоронят какого-то сановника или знаменитость, а не простого крестьянина из глухого сербского села.

Похоронная процессия тронулась. Ее возглавляли три священника, затем шла погребальная повозка с гробом, рядом с ней девушка несла кутью, а юноша могильный крест, затем двигалась колонна мужчин и женщин. Кладбище было на окраине города, так что мы быстро до него добрались. На могиле был совершен обряд. После него один из самых уважаемых сербов в этом городе произнес речь, в которой подчеркнул трагичность судьбы сербского народа, на протяжении всей своей долгой истории жестоко страдавшего – веками он должен был переселяться, спасаясь от завоевателей, в чужие далекие земли. Потом он сказал, что покойный Живан вдали от родного дома упокоится среди своих сербских братьев, что могила его будет посещаться, будут отмечать его поминки и зажигать свечи.