Алый камень - Э. Энн Джуэл

Он злится. Мне должно быть все равно. Но мне не все равно. Почему? О, точно: сердце впечаталось в подошвы его ботинок. Поставив стакан на столешницу, он стягивает с себя рубашку и бросает ее на пол.

— Ты вытатуируешь мое имя на другой руке под могильным камнем?

Он смотрит на меня несколько секунд, а затем возвращается к винтовке.

— Попроси их использовать шрифт с засечками. Мне он очень нравится.

— Заткнись.

— Может, они могли бы нарисовать…

— Заткнись. Заткнись!

После двух секунд молчания я продолжаю.

— Мое ожерелье с рубиновым кулоном, под могильным камнем и…

— Заткнись, мать твою! — Он разворачивается и сжимает меня в замок, прижав лезвие своего ножа к моему горлу.

— Сделай. Это, — шепчу я. — Ну… не будь гребаным трусом. — Я пытаюсь говорить, преодолевая комок в горле. — Мое сердце. Ударь меня прямо в сердце, как и обещал.

Мои легкие получают еще один неожиданный глоток воздуха, когда нож исчезает, а Теодор Рид превращается в торнадо гнева — вонзает нож в дверцу шкафа, срывает с петель соседнюю, разбивает стекло на столешнице, при этом рыча ругательства.

Я вздрагиваю от каждой вспышки. Он хватает нож со шкафа и бросается ко мне, держа его в одной руке, а другой — мою шею, наши лица в нескольких сантиметрах друг от друга.

— Если ты заговоришь снова. Я всажу это в твое сердце.

Он не скажет. Теодор Рид не ненавидит меня — он ненавидит то, что любит меня. Он ненавидит то, что я появилась в его жизни именно тогда, когда появилась. Любовь ко мне убивает его. Мы — два израненных существа, страдающих от невыразимой боли, которая омрачила достойных людей, которыми мы когда-то были. Но сейчас мое существование слишком мучительно для нас обоих, и я больше не хочу быть здесь.

— Сделай. Это. — Я сужаю глаза.

Клянусь, он вздрагивает, как будто я ударила его ножом.

— Черт! — рычит он, поднимая нож над головой, а его хватка на моей шее сжимается до такой степени, что я не могу дышать.

Я закрываю глаза. Время пришло… Я готова. Сделай это, Тео. Я все равно буду любить тебя.

Стул дергается, почти опрокидывается. Я слышу только его пыхтение. Его хватка на моей шее ослабевает. Я приоткрываю один глаз. Нож воткнут в сиденье стула между моих ног.

Наверное, он настоящий садист. Убить меня было бы не так мучительно. Он смотрит на пол. Я снова обмочилась. Мое тело начинает сотрясаться от неконтролируемых рыданий.

— Просто убей меня, п-п-пожалуйста. — Я не узнаю свой собственный голос. Как будто часть меня уже исчезла.

***

Тео ворчит, но ему не придется долго беспокоиться об этом, если я не буду есть и пить. Он развязывает меня и поднимает со стула за руки. Мое достоинство распадается, когда он снимает с меня испачканные леггинсы и трусики, а затем рубашку и лифчик; мои руки падают по бокам. Если бы я могла выразить хоть одну эмоцию, это было бы унижение, но я не чувствую даже этого. Он запихивает мою грязную одежду в мусорный пакет. Затем он несет меня в ванную комнату и кладет в ванну.

Я подпрыгиваю, когда на меня обрушивается холодная вода из душевой лейки. Он засунул мою Лилию мира вверх ногами в мусорное ведро у раковины. Бедная Фиби.

— Вымойся. — Он закрывает занавеску и выходит из ванной.

Я остаюсь неподвижной, за исключением неконтролируемой дрожи от ледяной воды. Пошел ты, рак. Я пришла сюда, чтобы умереть. Ты постоянно без разбора вырываешь души из этого мира. Я не боролась с тобой. Я сдалась. Чего еще ты хочешь?

Потеря воли к жизни не может быть понята, пока это не произойдет. Дело не в том, что боль слишком сильна, а в том, что способность чувствовать что-либо подавлена болью. Это буквально отупение. Полная отрешенность от жизни и реальности.

Меня зовут Скарлет Стоун, и в тот день, когда Оскара арестовали, он сказал мне помнить, что для того, чтобы отпустить, нужно гораздо больше сил, чем для того, чтобы держаться.

Позже — когда? Я не знаю, просто позже — Тео возвращается в ванную и открывает занавеску. Я обнимаю свои колени, чувствуя себя онемевшей, как никогда раньше. Мои губы должны быть синими.

— Ради всего святого… — Он регулирует воду и разбрызгивает шампунь на мои волосы и все тело. Затем он намыливает меня, когда теплая вода начинает стирать озноб.

Меня заворачивают в полотенце и несут в его спальню, где он укладывает меня на матрас и одевает в футболку с длинными рукавами и шорты-боксеры, которые ему приходится несколько раз подворачивать на талии, и даже тогда они сползают с моих бедер.

Мужчина с остатками моего сердца, впечатанными в подошву его черных ботинок на полу в нескольких футах от меня, приседает передо мной, когда я обнимаю колени, упираясь подбородком в одно из них. Я смотрю на обтрепанные подолы его джинсов, задевающие верхнюю часть его босых ног. У Тео красивые ноги. Он знает об этом? Наверняка это от того, что он каждый день ходит по песку и плавает в океане. Я бы сказала ему об этом, но мне надоело говорить. Мне надоело заботиться. Мне надоело волноваться. Я просто… закончила.

Теодор

Моя мать была убита выстрелом в голову с близкого расстояния. У нас не было похорон с открытым гробом для нее. Мой отец покончил с собой две недели спустя. Его похороны тоже не были похоронами с открытым гробом. Брэкстон Эймс признался в убийстве моей мамы, но, когда он решил, что больше не может выносить жизнь в тюрьме, он придумал какую-то историю о том, что его заставили признаться в преступлении, которого он не совершал. Он знал, что улики против него изначально были слабыми, поэтому я не сомневался, что, когда судья разрешит повторный суд, он выйдет на свободу.

Это неправильно. Это несправедливо. Человек не может отнять у меня всю жизнь, а потом уйти. Я не могу жить, зная, что он наслаждается свободой, в то время как мои родители лежат под землей. У каждого человека есть призвание в жизни. Это мое. Месть и справедливость за смерть моих родителей — это мое призвание.

Но…

Женщина, стоящая передо мной, вполне может убить меня прежде, чем я получу шанс отомстить за смерть родителей. Любить ее больно… Иногда, клянусь, это больнее, чем потеря родителей. Сегодня один из таких дней. Я сказал невообразимое и сделал непростительное. И теперь я тот, кому нож вонзился в сердце. С каждым взглядом она втыкает его все глубже.

Каждый раз, когда она отказывается есть.

Каждый раз, когда она отказывается пить.

Каждый раз, когда она отказывается от моих прикосновений.

Каждое слово. Боже… слова. Она уничтожила меня словами.

Дело не только в словах, дело в том, как она их произносит. Ее голос, пустой взгляд в ее глазах. И то, что она имеет в виду. Я не могу найти ни капли жизни в ее выражении.