Андрей Тарковский. Жизнь на кресте - Людмила Бояджиева

— Либо он, либо я.

1

После Канн Тарковский должен был вернуться в Москву, как того требовало Госкино. Ему обещали переоформить визу, но не делали для этого необходимых шагов. Тарковский вел себя в высшей степени лояльно, не допуская никаких негативных высказываний по отношению к СССР. Но, опасаясь того, что теперь уж ему на родине все пути будут перекрыты, принял решение как можно дольше задержаться на Западе, не отрезая пути к возвращению. Он посылал во все советские инстанции запрос о приезде к нему сына и тещи и просьбу о продлении заграничной командировки еще на три года, считая, что патриотический фильм, полный ностальгических терзаний по далекой родине, способен изменить в Москве отношение к нему. Но письма и просьбы Тарковского оставались без ответа.

Лариса дала гневное интервью: «Мой муж — русский художник, большой мастер, который никогда не занимался политикой. Я убеждена, что все, что с нами происходило — простои, закрытие фильмов, — результат целенаправленного действия. В итоге у нас нет выбора — либо смерть на родине, либо работа здесь! (…) Андрей прославлял русское искусство, а ему в XX веке отказывают в воссоединении с сыном и старухой, нуждающейся в опеке…»

Для режиссера началась нелегкая жизнь. Денег на новую картину не было. По приглашению различных культурных организаций Тарковский в конце 1984 года приезжает в Западный Берлин, где выступает с докладами, участвует в дискуссиях. Друзья выхлопотали ему стипендию Берлинского университета искусств — тысячу долларов в месяц в течение года. Живут Тарковские на окраине в районе Глинике, вдали от города, который действовал на Андрея подавляюще. Особенно давила, вызывая депрессию, разделявшая город стена. «Берлин — совершенно разрушенный город. В воздухе витает такое чувство, что война здесь не кончена», — отмечает он в дневнике.

Тарковский спасался тем, что часто посещал музеи — Далем, замок Шарлоттенбург. Последний оказался как раз подходящим местом для съемок «Гофманианы», сценарий к которой он несколько раз пытался пробить еще в Москве. Но и здесь людей, способных реализовать проект, не находилось.

Но вначале он хочет осуществить замысел, который занимал его многие годы, — снять фильм по собственному сценарию, который начал писать в ноябре 1983 года. Андрей надеялся, что новый фильм, наконец, изменит его положение и он получит желанный Гран-при в Каннах. Назывался сценарий «Жертвоприношение».

Шаткое положение за границей постоянно мучило Андрея. А Москва молчала, пренебрегая всеми его запросами. Однажды у отца Андрея — Арсения Александровича побывал директор «Мосфильма». Он ехал в командировку в Италию и мог бы передать Андрею письмо от отца. Через некоторое время Арсению Александровичу пришел ответ от Андрея. Казалось, что он был адресован не столько отцу, сколько ЦК или КГБ. Ведь Андрей не сомневался, что вся его корреспонденция проверяется «органами» и получает огласку в высших инстанциях.

Однако письмо не отражало истинную ситуацию. Молчание властей, и особенно ненавистного Ермаша, в ответ на все деликатные просьбы и вопли сводило Тарковского с ума. Он надеялся на весомость своего имени и на то, что родина не решится им пренебречь… Но им пренебрегли, и это унижение действовало сильнее любой пытки. Тарковские все больше укреплялись в решении не возвращаться назад.

В Москве Ольга Суркова встретилась по просьбе Андрея с Арсением Александровичем, чтобы осторожно сообщить о намерениях сына остаться.

Он слушал рассказ по-светски сдержанно, только слегка подрагивали губы и в глазах затаилось страдание, которое он не хотел показать. Но, прощаясь, вдруг разрыдался на плече Ольги.

…Преданность Ольги Тарковскому ждало серьезное испытание. Она уже давно с болью замечала изменения, происходившие в Андрее. После Канн он отказался давать бесплатные интервью, постоянно жаловался на стесненное материальное положение и ругал скаредных «буржуев». Случилось и совершенно неожиданное — Андрей снял имя Ольги с подготовленной ими еще в Союзе книги.

Ольге Сурковой удалось переправить рукопись «Книги сопоставлений», которую не хотели публиковать в СССР. Теперь была возможность издать за границей объемный текст, состоящий из интервью Ольги с Андреем, бесед, сопровождавшихся выдержками из его дневников и комментариями Сурковой. Книга шла под грифом двух авторов и предполагала паритет в гонораре. Но теперь Тарковский решил издать книгу лишь с одной фамилией — собственной. Причем никаких угрызений совести при этом не испытывал — ведь он находился в затруднительном финансовом положении.

2

Летом Тарковские жили в «чайном домике» в Сан-Грегорио. Местные жители запомнили замкнутого, вежливого мужчину, всегда здоровавшегося со всеми, кто проходил мимо. Андрей подружился с умельцем-каменщиком. Иногда ездил с ним в горы собирать цветы или ежевику. Поляны с жужжащими над венчиками цветов пчелами были так похожи на те, заволжские, оставшиеся в детстве. А если лечь в траву и смотреть в небо, можно было почти вернуться туда… Андрей старался вспомнить, каким видел мир в те годы. Но подходил его лохматый спутник, садился рядом и начинал что-то говорить, восполняя жестами языковую несовместимость. Им даже удавалось обсуждать планы перестройки домика Андрея, чертя на песке каракули. Андрей делился мечтами о создании любительского деревенского оркестра и хотел придумать костюмы для музыкантов.

Свое будущее Тарковский видел в этой теснившейся у подножия замка деревеньке. Стать здесь своим и немного барином, проживающим в старинных покоях, — каково, а? Вот советские начальники будут локти кусать! Он предавался мечтам, однако по причине замкнутого характера русский маэстро не стремился к общению с местным населением и большую часть времени проводил в садике «чайного домика».

Здесь, под старыми деревьями стояла мебель из ивовых прутьев и часто обсуждались самые болезненные вопросы. Ведь Андрей, попав, как он считал, в опалу, вполне серьезно опасался, что может быть убит или похищен сотрудниками КГБ. Но пока не хотел делиться своими опасениями с женой. Тем более — в такой тихий и мирный вечер. Тяжело падали в траву перезревшие персики, ветерок кружил ароматы каких-то желтых цветов, стоящих стеной; далеко на склоне звучала дудочка — пастух собирал стадо. Какое здесь КГБ? Курам на смех.