Псевдоним «Эльза» - Виктория Борисовна Дьякова

– А Катрин? – спросила княгиня испуганно.

– Она сейчас спустится, вслед за нами, – пообещала Маренн. – Её проводит молодой человек, – она указала взглядом на оберштурмфюрера Рильке, ожидавшего на лестничной площадке. – Возьмите Марусю, – Маренн передала княгине клетку с кошкой. – А то ей не очень уютно в чужих руках.

– Да, да, конечно. Иди ко мне, моя лапочка.

Ливен начала медленно спускаться по лестнице. Маренн шла следом и не торопила её. Она понимала, что княжну Шаховскую и Екатерину Опалеву надо оставить одних на некоторое время. Судьба сделала им подарок – они встретились, хотя многое было против этого. Они наконец-то обе смогли переступить через обиды, которые терзали их сердца многие годы, смогли примириться, и Маренн считала это очень важным. Тот, кто разъединил их когда-то, русский князь Григорий Белозёрский, он и помог им снова понять друг друга, точнее – память о нём. Конечно, в душе все понимали, а Маренн гораздо лучше многих, что мир стоит на пороге новой большой катастрофы. В таких условиях рассчитывать на новую встречу едва ли было возможно. Но про себя Маренн решила, что если Екатерине Опалевой удастся добиться разрешения и выехать на лечение в Берлин, она сама постарается, чтобы эти две женщины снова встретились. Ей казалось, они не всё сказали друг другу – просто времени не хватило.

– Мне не хочется говорить тебе прошай, Катрин.

Прижав руки к груди, Маша старалась выглядеть спокойной, но губы и подбородок дрожали от волнения.

– Если ты снова окажешься здесь, в Финляндии, и эта война кончится, я буду всегда рада тебя видеть, – пообещала она. – Если же большевики лишат меня моего последнего дома в Коуволе, захватив Финляндию, мы с Зиной переедем в Германию или во Францию, но и там двери моего дома для тебя открыты. Только я заранее хочу тебя предупредить, – она сделала паузу. – Приезжай ко мне как Катрин, воспитанница княгини Алины Николаевны. Как агента Сталина я тебя не приму. Я хочу, чтобы ты знала, если однажды ты попросишь меня что-то сделать для этого чудовищного режима, который разрушил империю, разрушил мою жизнь, уничтожил многих людей, которых я любила, я скажу тебе «нет». Я не сдам тебя в полицию, и даже никому не скажу, что ты мне что-то предлагала, живи сама с этой ужасной необходимостью прислуживать дьяволу. Но никакие разговоры о России не помогут. Пока есть большевики, России нет. Пока есть СССР, России нет. СССР похож на Россию, как палач на жертву во время французской революции, когда гильотина уже опустилась, голова отсечена, а тело ещё дергается в конвульсиях. Я знаю, эти изверги могут тебя заставить использовать меня или Зину в их чекистских делах. Поэтому я заранее предупреждаю – не надейтесь. Меня разговорами о родине не проймешь. Одна, сама по себе, больная, искалеченная – любая. Приезжай. Я тебя приму, Катрин. Князь Борис Борисович оставил Зине небольшое состояние, она поделилась со мной, нам есть на что жить, мы не бедствуем. К тому же мне материально помогает Густав. Если ты решишь переехать на Запад, мы найдем средства, чтобы помочь тебе устроиться. Правда, Зина? – спросила она сестру.

– Да, – та ответила коротко, но без зла, только глубоко, горько вздохнула. – Конечно.

– Приезжай, мы будем ждать, Катрин.

Встав с кресла, Маша сделала несколько шагов к Кате, она слегка прихрамывала.

– Осторожно, Мари.

Поддавшись чувству, Катя подхватила её под руку. Маша с нежностью обняла её, поцеловала в лоб.

– Ты не одна, не брошена, как одинокий бездомный пес, – прошептала она. – Мы с Зиной есть, мы тебя любим и помним. Мы будем ждать тебя, всю жизнь. Ты тоже должна о нас помнить, что мы существуем, что мы говорим о тебе, мы тебя любим. Как когда-то это было в Петербурге, когда все мы были немного моложе, немного здоровее и гораздо счастливее.

– Я тоже люблю тебя, Маша, – Катя прижалась головой к её плечу. – Ты мне как родная сестра. Я так думала с самого начала, и чувствую это теперь. Спасибо тебе за твои слова. Я не слышала годами доброго слова в свой адрес. Ты согрела мне сердце. Я правда почувствовала себя как когда-то давно, в уютной зале во дворце на Невском, Алина Николаевна разливает чай, ты играешь на рояле, Дарья Александровна следит за тобой по нотам и строго поправляет. А потом к инструменту сажусь я, и она занимается со мной. Никто из нас даже не представляет, какое ужасное будущее всех нас ждет. Я не могу тебе обещать, что я приеду к тебе когда-нибудь, сама по себе, чтобы просто провести с тобой время, – Катя подняла голову и взглянула Маше в лицо полными слез глазами. – Я пленница, я не принадлежу самой себе. Но что я смогу обещать тебе точно, это то, что как агент Сталина я тебя никогда не потревожу. И пока я жива, никому другому не позволю. Живи счастливо, Мари. А я уж – как придется…

Она опустила голову, стараясь взять себя в руки.

– Фрау Опалева, пора ехать, – в комнату вошел оберштурмфюрер Рильке. – Разрешение из Берлина получено. Вот ваше оружие.

Он протянул ей пистолет.

– Да, да, конечно. Благодарю.

Словно очнувшись от чудесного сна, который неожиданно закончился, Катя резко вскинула голову. Взяв пистолет, положила его в сумочку. Взглянув прямо в лицо Маши, сказала тихо.

– Мне надо идти. Всё-таки прощай.

Потом обняла ещё раз, прижавшись щекой к её щеке. Подойдя к комоду, где рядом с почти уже полностью прогоревшей свечой стоял портрет князя Белозёрского, смотрела на его лицо несколько секунд неотрывно. Глухой, сдавленный стон прорвался у неё. И тут же она закашлялась.

– Всё, идёмте, оберштурмфюрер, – прижав к губам платок, глухо сказала Рильке и решительно направилась к двери. На пороге ещё раз обернулась. Блестящие слезами глаза, поблекшие от болезни и усталости, взглянули сначала на Машу, потом на Зину, потом снова на портрет. Всё. Она вышла, закрыв за собой дверь. И было слышно, как по мраморной лестнице коротко простучали каблуки туфель.

– Катя, Катя, подожди…

Маша вдруг поспешила за ней, наткнулась на стул, споткнулась, чуть не упала, Зина едва успела её подхватить.

– Маша, я так и знала, это добром не кончится! Ну куда же ты с твоей ногой, – упрекнула она сестру. – Надо же беречься.

– Мы никогда не увидимся с ней, она погибнет, я это чувствую, – Маша разрыдалась, уткнувшись лицом в грудь Зины. – Она поехала на смерть, я это чувствую. Она сама знает, что это так.

– Как бы нас самих большевики не угробили раньше, – ответила Зина, ласково гладя её