Граждане Рима - София Мак-Дугалл

Сулиен услышал, как он сказал: «Прости», — и безропотно подумал: «Ладно».

— Но ты должен пойти первый, должен открыть дверь, — извиняющимся тоном продолжал Марк.

Сулиен лишь недоверчиво промямлил:

— Спасибо. — Но когда он сделал шаг вперед, интонации Марка встревожили его. В них ощущалось недоброе предчувствие, неуверенность, они никак не соответствовали важности, с какой Марк держался.

Небрежно войти именно в эту дверь казалось чистой воды безрассудством. Сгрудившаяся за маленькими столиками публика показалась переутомленному, настороженному взгляду Сулиена особенно тревожным признаком: машинисты и просто местные жители принимались за вечернюю выпивку. Некоторые с неприязнью разглядывали окровавленное лицо Сулиена. Кабатчик, у которого — не без удовлетворения отметил про себя Сулиен — уже зрел под глазом синяк, недоверчиво уставился на него, и один из машинистов, принимавших участие в драке, встал, но Сулиен приуныл, видя, что второго, который поставил ему подножку, уже нет и Уна ни единым звуком не выдает своего присутствия. Если они уже увели ее, в отчаянии подумал он…

А Марк между тем старался привести себя в нужное расположение духа и внезапно вспомнил о Друзе, Друзе, который, находясь в центре внимания услужливо круживших подле него рабов, смотрел на него через стол так, что в неправоте Марка не оставалось никаких сомнений. И хотя в данный момент Марк чувствовал себя неловко и несостоятельно, он знал, как держался бы на его месте Друз: для него рабы были всего лишь механизмами, которые по желанию можно было заставлять делать то или иное.

Сулиен оглянулся, увидел Марка, вступившего в круг электрического света, и был поражен его побелевшим от ярости лицом, хотя гнев был всего лишь маской, за которой скрывалось нечто куда более глубинное, — покой, абсолютная уверенность в своем праве находиться здесь или где бы то ни было. Прежде чем заговорить, Марк неторопливо оглядел кабак, как-то съежившийся под его взглядом: вдруг по-особому ясно стали видны заляпанные столешницы и свалявшаяся по углам пыль вперемешку с паутиной, которой до Марка словно бы и не было.

Тем же холодным взглядом он окинул кабатчика, вдруг показавшегося еще более жалким и потрепанным, чем прежде, и очень спокойно и при этом громко и внятно произнес:

— Хотелось бы знать, что вы делаете с моей рабыней?

Поерзав под взглядом Марка, хозяин, однако, отметил, насколько тот молод, и неуверенно повторил:

— Вашей рабыней?

— Именно, — коротко откликнулся Марк.

— Кто-то, видно, ошибся, — сказал хозяин, пожимая плечами. — Да и молоды вы иметь своих рабов.

Женщина за одним из столиков нервно захихикала, презрение и ярость, написанные на лице Марка, проступили еще отчетливее, и он разом оборвал разглагольствования кабатчика, сказав:

— Полагаю, мой возраст не дает вам права на мою собственность. Хотелось бы получить ее назад, и поскорее, пожалуйста.

Кабатчик воздел руки в притворном удивлении:

— Да что вы такое говорите! У нас ваших людей нет.

Марк, явно теряя терпение, обратился к фиолетовокудрой жене хозяина.

— Откройте эту дверь, — приказал он, и, к удивлению Сулиена, кабатчица едва не бросилась исполнять, что ей велено.

— Эй! — сказал кабатчик, загораживая дверь своим телом и взглядом останавливая жену. — Полегче. Вы тут людям нервы треплете да еще что-то толкуете насчет собственности. Мое это, и баста. Присаживайтесь и заказывайте что-нибудь или убирайтесь.

Стараясь быть наготове, Сулиен поставил рюкзак и нащупал в кармане нож, но Марк шепнул:

— Не делай этого, пока, — голосом, который в равной степени мог принадлежать надменному аристократу и замкнутому, вечно чем-то обеспокоенному юноше, который шел с ними из Толосы.

— Да кто вы такой, кто вы такой, я спрашиваю? — не унимался кабатчик. И хотя он начал достаточно набыченно и агрессивно, к концу голос его нервно дрогнул и стих. И он снова бросил на Марка по-прежнему враждебный, но одновременно испытующий и недоуменный взгляд.

Марк испугался, что хозяин вот-вот заметит в нем знакомые черты, но не хотел отвечать слишком быстро и, холодно нахмурившись, выдержал настырный взгляд кабатчика, словно считая, что отвечать на вопрос о своем имени ниже его достоинства.

— Квинт Корнелий Лартий, — сказал он наконец, смешав имена двух своих школьных приятелей, сенаторских сыновей.

Ох ты, подумал Сулиен, сенаторы не могут проезжать через такое местечко и чтобы об этом никто не знал, как ты собираешься это объяснить? И действительно, хозяин выпучил глаза и сказал:

— Никогда не слышал, чтобы в нашем-то городе жили Корнелии.

Но Марк всего лишь пожал плечами и язвительно ответил:

— И не услышите. — И Сулиен понял, что Марк и не думал об объяснениях, просто потому что ничего не собирался объяснять.

— Если моя рабыня не здесь, то где она? — продолжал Марк. — И как вы объясните вот это?

И одним резким движением он схватил Сулиена за подбородок и рывком развернул его голову, выставив на всеобщее обозрение кровавое месиво, в которое превратилась половина его лица. Сулиен почувствовал, как голова его вновь раскалывается от боли и шока, поскольку Марк проделал все это с такой безразличной уверенностью, почти не глядя на него. Подобным образом он мог бы показывать царапину на крыле своего автомобиля.

Хозяин, похоже, пришел в нешуточное замешательство. Часть клиентов нагло разглядывала их, но некоторые все же предпочли смущенно удалиться.

— Сам накинулся как маньяк, — запротестовал кабатчик, — никто его не бил, сам упал и расшибся. Посмотрите лучше, какой синяк он мне поставил.

— Вы пытались что-то стянуть, а он хотел остановить вас. Так что на особое сочувствие не рассчитывайте. А теперь поглядите на него — мы на целый вечер лишились его услуг и услуг девушки.

Нелегко было Сулиену стоять там молча, притворяясь покорным рабом или даже вещью, все еще не веря, что с ним могли так обойтись, не зная, по-прежнему ли Уна находится за синей дверью или нет. При всем том он не мог сдержать мурашек, от омерзения забегавших по всему его телу, таким ледяным высокомерием повеяло от лица и голоса Марка. Сулиен не знал, в чем источник таких чувств, ведь он понимал, почему Марк так ведет себя, и был благодарен ему за то, что он делает. Но, конечно, этот молчаливый, завладевший им гнев был в действительности направлен не против Марка и даже, к его удивлению, не против кабатчика — виновника всего случившегося. В конце концов, с отвращением подумал Сулиен, дело в том, что во мне видят раба и по этому судят обо всем остальном. И не только во мне, не только здесь. Повсюду.

И хотя он пытался вспомнить, как вел себя на кухне Руфия, но на деле не знал, каково это — быть рабом. Он даже не знал, дозволено ли ему заговорить, но дольше терпеть не мог, а потому сказал: