Инь vs Янь. Книга 2. - Галина Валентиновна Чередий

постарался спрятать, как неприятно резануло то, что мааскохии удалось уловить столь личное. Неужели я действительно уже не могу удержать в себе удушливое вожделение, щедро подкармливаемое ревностью?

— Я могу стерпеть эти небольшие неудобства, — защекотал моё сознание его смех. Что-то часто он стал веселиться. — Меня удивляет другое. Самец там в твоих мыслях с этой самой самкой, это ведь не ты. Мысли о том, что он обладает той, кого до безумия желаешь, сводят тебя с ума, лишают сна. Ради нее ты готов сломать весь установленный миропорядок. Но когда ее получишь и накажешь виновных, что будешь делать? Просто остановишься? Станешь жить уединенно, оберегая своё сокровище и не желая больше ничего? Разве стоит одна самка таких усилий? И это тогда, когда в твоих силах получить все и всех.

— Если ты думаешь, что твои нашептывания разбудят во мне желание стать великим завоевателем и правителем, то лучше расслабься, вожак. Обладание всем меня не интересует.

Единственная власть, что мне нужна — это власть над Яной. Над ее мыслями, желаниями, над каждой клеткой тела и нейроном мозга. Над каждым взглядом и вздохом. Вот где я жажду единолично воцариться на веки веков.

— Приложить столько усилий, чтобы потерпеть неудачу… — голос вожака окрасился сожалением, но я знал, что это притворство, приманка, и не поддался.

— Как ты можешь быть уверен, что никто не придет и не заберет снова у тебя столь вожделенную добычу, если не уничтожишь физически всех врагов и не установишь жесткий контроль над всеми? — снова начал он, поняв, что не дождется реакции с моей стороны.

Этот вопрос он задавал мне на все лады день за днем и оставался без ответа. Но сам я не мог не думать об этом. Действительно. Что будет потом, когда я заберу Яну и решу, что братья достаточно наказаны бессилием и страхами? Могу я быть уверен, что нас просто оставят в покое и никогда не решатся отомстить? Что-то я не припоминаю, чтобы Орден отличался всепрощением и позволял жить свободно отступникам. И хотя на моей памяти ничего такого не было, но упоминания о том, что такое Охота, я слышал частенько. Но я уж точно не собирался исполнять роль загоняемой жертвы. Как и даже мысль допускать, что кто-то посмеет охотиться на мою женщину. Дракон тоже откликался, мгновенно обращаясь в ревущее в исступлении чудовище на угрозу нашей женщине. Эти размышления делали дымку ярости еще гуще и насыщеннее. Но пока было не время пытаться заглянуть так далеко и решить эти проблемы заранее. Поэтому всё шипение вожака оставалось без ответа, хотя и не сказать что не пускало глубокие корни в моем разуме.

Но дни ожидания были окончены, а путь домой пробит через множество слоев. И сейчас Орден, братья, возмездие и справедливость должны подождать. Я хотел знать — где и с кем Яна. Увидеть лицо того, кто уже был покойником, хоть и продолжал бездарно коптить воздух. Я практически парализовал мааскохии, чтобы они не смели охотиться без моего ведома. Они должны быть смертельно голодны, когда пойдут со мной на Орден.

Дракон нашел нить сознания Яны и уже знакомо выдернул меня из тела, причиняя боль, которой я просто упивался в этот раз. Я теперь знал, что она значит. Что я увижу Яну, прикоснусь, хоть и не во плоти, но все же почти по-настоящему. Утолит ли это хоть немного жажду или сделает ее еще нестерпимее — не имело теперь значения. Гнев внутри дрожал натянутой до звона смертоносной струной, готовясь найти, наконец, свою основную мишень. Но все вдруг рассыпалось прахом, перестало быть важным, когда я увидел мою Яну, ощутил её ауру. Яна спала, но волны боли, растерянности и горькие, выхолаживающие оттенки страха резанули по мне, вскрывая грудную клетку. Дракон взревел, пораженный и ошарашенный эмоциями своей единственной и стыдясь того, что мы допустили такое. Это было похоже на мощную струю ледяной воды, направленной в самую сердцевину бушующего во мне пожара ревности и злости. Наше общее сознание захлебывалось в потоке оглушающего раскаяния. Все исчезло, кроме желания окутать собой, защитить, загладить, зацеловать, выпивая и свою, и чужую вину с каждого сантиметра любимой кожи и уголка такой упрямой родной души. Эмоция, прежде незнакомая, рвущая в клочья сердце, обращающая все, кроме спокойствия единственного живого существа, в пыль и суету, лишила способности дышать наши с драконом призрачные легкие. Мои глаза горели от вида ее бледной кожи, руки сжимались, желая стереть тени усталости и разгладить морщинку между бровей, выдававшую тяжкие мысли даже во сне. Все моё существо заходилось тоской по возможности прикасаться пальцами и жадными губами к ее подрагивающим векам, чуть заострившимся скулам, снова вспомнить очертания и ощущение дерзкого, сводящего с ума рта. Ничего на свете не имело бы значения, если бы она сейчас открыла глаза и улыбнулась мне, принимая и признавая наше единство. Невесть откуда взявшаяся… нежность и трепет были такими шокирующе новыми, такими неистово голодными, что, казалось, не насытить их никогда. Я ласкал, едва касаясь, вдыхал, впитывал каждую черту, изгиб, ловил ускоряющийся пульс, улетая от одуряюще сладкой близости и мучительно желанного тепла. Не было мира вокруг, не было ночей и дней в разлуке, не было больше боли, разочарования, тоски, жажды мести… Были только мы, сплетенные в такие узлы, что не разодрать никому. Был воздух, которым не дышать больше ни единому существу во Вселенной. Был шепот любимого голоса, как обычно говорящий что-то о том, как же она ненавидит, но при этом ее руки и глаза искали меня, а тело отчаянно кричало о потребности получить всего меня без остатка так, словно я и так уже не был ее единоличной собственностью.

А потом случилось это… Прикосновение — мягкое, осторожное и любопытное. Изучающее и узнающее. И осознание чуждого присутствия в любимом теле, заслонившее все опять пеленой ослепительного гнева. Живое напоминание о предательстве и измене, вспышкой вернувшее к жизни затушенную, казалось, нежностью ярость и ревность, раздув ее с новой силой. Мгновенно наполнило кровь желанием убить и разрушить все вокруг, что имеет хоть какое-то отношение к этому. Уничтожить, разнести в пыль каждый камень, на котором была печать свидетельства, что Яна отдавала себя другому. Снова единственной мыслью стало узнать, кто он, а единственным желанием — подмять и буквально врастить навечно в эту женщину знание, кто абсолютный хозяин ее тела и души, кто тот один во всем мире, кто имеет права прикасаться, ласкать, наказывать и давать наслаждение. Кто тот, кто