Вечность сумерек, вечность скитаний - Сергей Станиславович Юрьев

– …но то, что мы не властны над судьбой, не значит, что следует ей покоряться. Нередко нити небесного кружева ветшают и рвутся по нашей вине, а порой становятся прочнее стали, и сами небесные ткачи не в силах их разорвать. И удача не встретится на пути, если не идти ей навстречу… – Голос учителя теперь казался бесконечно далёким и едва пробивался сквозь пенье птиц и шелест ветра в ветвях цветущего сада, но теперь, чтобы понять значение слов, не обязательно было слышать – они становились запахом цветов, соловьиной трелью, молчанием серебристых искрящихся небес. – …но, что бы ни случилось, бояться нечего. Не надо бояться заглянуть в бездонные глаза тёмного лика Гинны. Тот, кто выдержит её взгляд, пройдёт сквозь ледяную пустыню, оставив там всю грязь, прилипшую к душе, пока она была в плену у тела. Не надо бояться смерти, не надо бояться лишений, даже боли не стоит бояться – она всегда проходит…

Трелли вдруг показалось, что он и впрямь увидел тёмный лик Гинны – холодный, прекрасный, равнодушный, он неподвижной луной висел в бескрайнем розовом небе, глядя на бескрайнюю долину, покрытую торосами фиолетового льда. Холод, которым веяло оттуда, пробирал до костей, а над щербатым горизонтом плясали чёрные воронки смерчей. Видение то возникало, то снова таяло среди цветущих садов, и стужа уступала место тёплому нежному ветерку.

Почему раньше Тоббо не показывал ему этот край призрачного мира? Почему именно сейчас его коснулось леденящее дыхание тёмного лика Гинны? А может быть, учитель здесь и ни при чём – просто сам он сейчас слаб, и ледяная пустыня сама приблизилась к нему, желая поглотить его душу, которая стала слишком легка, слишком свободна…

Трелли нашёл в себе силы разомкнуть веки, и взгляд его вцепился в рассохшиеся доски потолка. Теперь надо подняться. В маленькой медной лодочке, заполненной топлёным салом, плавает горящий фитилёк, и сейчас только этот крохотный язычок пламени может растопить бескрайние фиолетовые льды… Он протянул руку и тут же отдёрнул обожжённый палец. Надо подняться, потом спуститься вниз по шаткой скрипучей лестнице, присесть где-нибудь поближе к очагу и заказать не слишком обильный ужин…

Чувство голода он перестал испытывать уже на третий день блужданий по степям Каппанга, и оно до сих пор не вернулось – даже теперь, когда снизу доносился густой запах жареной баранины, чечевичной похлёбки и только что испечённых лепёшек. Вот через эту хлипкую дверь можно уйти туда, где его не настигнет тёмный лик Гинны, просто потому, что большинство людей, которые сидят там со своими кружками дурманящего кислого напитка, наверное, некогда думать о том, что будет после того, как закончится их короткая жизнь…

За дверью раздались тяжёлые неторопливые шаги, а когда она распахнулась, на пороге стояла всё та же хозяйка таверны. Обеими руками он держала поднос, на котором стояла дымящаяся миска похлёбки, из которой высовывалось баранье рёбрышко, лепёшка и кружка травяного отвара.

– С тебя ещё четверть дайна, – заявила она, ставя поднос на тумбочку. – И не вздумай отказаться. А то, не ровён час, окочуришься, и возись тут с тобой.

Хозяйка выбрала нужную монету из сваленных кучкой тут же, рядом с подносом, и величественно удалилась, осторожно прикрыв за собой дверь. Странно, но Трелли не показалось, что принести еду её заставило нежелание возиться с покойником или желание заработать лишнюю монету… Глотка горячего терпкого отвара хватило для того, чтобы вернулся аппетит, который, казалось, был утрачен навсегда, и каждая ложка густой похлёбки возвращала силы. Потом можно будет уснуть здоровым крепким сном, и перед глазами не будет стоять неподвижный тёмный лик в розовых холодных небесах… А завтра останется лишь сделать три сотни шагов до ворот Тароса, пройтись по его улицам, потолкаться на рынке, заглянуть в первую попавшуюся лавку, и кто-нибудь непременно проболтается, где хранится вражеское знамя, двести лет назад взятое в бою городским ополчением у латников Ретмма или Эльгора. Знамя, краски которого не тускнеют, а ткань не поддаётся тлению. Кто-нибудь, да знает…

Половину мелочи пришлось оставить стражниками, охраняющим ворота. Пройти в город стоило дороже, чем ужин и ночлег в придорожной таверне…

– Эй, бродяга, хочешь подзаработать? – человек в бархатном кафтане, стоявший возле двух возов, гружёных тюками, обращался явно к нему. – Работы на полдня, и два дайна, как с куста…

– Только попробуй! – перебил его широкоплечий мужик в холщовой рубахе до колен, сидевший в тени раскидистого дерева в окружении полудюжины точно таких же оборванцев. – Это наша работа, и ты лучше не суйся, а то мы тебе все кости переломаем.

Работа явно состояла в том, чтобы разгрузить эти два воза, и их владельцу хотелось, чтобы это обошлось ему дешевле, чем запрашивали местные грузчики. Но Трелли уже убедился, что без денег в Таросе даже шагу шагнуть нельзя, и в задумчивости остановился.

– Он ещё думает! – Самый мелкий из отдыхающей бригады хихикнул. – Ввали-ка ему, Комар, чтоб забыл, как у честных людей хлеб отбивать.

Их поднялось сразу шестеро во главе с тем широкоплечим парнем, который первым выкрикнул угрозу. Они не спеша обступили Трелли, а вокруг начала собираться толпа зевак, и даже стражники, караулившие ворота, отвлеклись от несения службы, чтобы приобщиться к зрелищу, которое обещало быть забавным.

– Ну, парень, я тебя честно предупреждал… – Крупный детина, которого, видимо, смеха ради, называли Комаром, в три прыжка оказался рядом и отвёл кулачище для удара.

Уроки вождя Китта не прошли даром для Трелли, и он легко отклонился в сторону. Массивная туша забияки пролетела мимо и растянулась на булыжной мостовой.

– Вот, значит, как… – пробормотал Комар, потирая ушибленный бок, и крикнул своим приятелям: – Эй, парни, а ну-ка скиньтесь ему на гроб!

Повторная атака завершилась почти так же, если не считать того, что Трелли успел зацепить противника кулаком по пояснице. Теперь Комар уже не поднялся, он лежал, скрючившись и выдавливая из себя лишь слабые хрипы.

Пёстро одетая толпа зевак, окружившая место избиения незадачливого чужака, стала плотнее, пятеро оставшихся грузчиков уже не выкрикивали угроз, они просто медленно приближались пытаясь взять жертву в кольцо, и только тощий бригадир, забравшись на дерево, чтобы лучше видеть происходящее, громко советовал своим приятелям хватать молокососа за руки, за ноги и за голову, тянуть в разные стороны – посмотреть, что раньше оторвётся.

Но эти увальни оказались куда более неуклюжими и медлительными, чем кочевники Каппанга. Их можно было укладывать на землю по одному, а когда они скопом бросались в драку, то только мешали друг другу. Но две сломанных руки и три свёрнутых челюсти не убедили их в полном превосходстве противника, и они на потеху публики продолжали свои атаки. Когда один из нападавших выдернул нож из-под голенища сапога, Трелли на мгновение задумался, а не попытаться ли затеряться в толпе зевак. Получить даже мелкую царапину на глазах у всех означало скорую и, наверное, мучительную смерть – толпа мгновенно растерзает голубокрового, чужака, чудовище, упыря… Клинок дрожал в руке перетрусившего негодяя, но нельзя было допустить, чтобы сталь даже прикоснулась к коже. Да, для альва, странствующего среди людей, больше сгодилась бы роль нищего, чем воина – меньше шансов, что кому-нибудь придёт в голову пустить тебе кровь… Но, если судить по тем лохмотьям, в которые превратился некогда мундир сотника, он, Трелли, больше похож на нищего, чем на воина, тем более, на благородного господина… Значит, наоборот, здесь, прикинувшись слабым и больным, легче нарваться на побои…