Человек войны - Андрей Негривода

К вечеру следующего дня прошел ответ из Душанбе: «Нарушителя» было приказано застрелить...

Страховались генералы, и плевать им на все Книги, вместе взятые: хоть Красные, хоть Желтые, хоть в крапинку и полоску по краям – свои лампасы ближе к телу. Или, как говаривал Медведь при случае: «Свой тампакс в п... глубже...»

...Скрепя сердце Филин выполнил приказ. А вот Бай стрелять отказался – он здесь жил, любил эти горы и их жителей лохматых. «Это не „дух“ – не могу, Андрей, пойми!..» – сказал тогда Алишер. А когда красавец зверь уткнулся мордой в камни после выстрела Филина, он плакал. Искренне и горько...

Этого барса можно было бы, конечно, изловить, но на это требовалось время и настоящие специалисты-охотники, а командование требовало результата немедленно – Андрею тогда просто не оставили выбора...

* * *

– Вот такая история, сынок, – сказал Андрей своему Максимке. – Не очень-то веселая, но и не страшная. Жаль, конечно, было того барса – красавец был, что и говорить. Но я был в армии, и у меня был приказ... Вот такие дела. А папке твоему тогда за этого кота медаль дали: «За отличие в охране государственной границы СССР». Смешно?

– Акхи-и-и, кхи-и! – Малыш улыбался своими хитрыми глазами, с вдохновением сосал палец и пускал слюни. – Э-э-э! И-и-икх!

– Ну, идем, Максюх Андреич, домой – тебе кушать пора и спать. Обеденный сон в твоем возрасте – это здоровье! А оно для тебя сейчас самое важное! – поднимаясь с лавочки, произнес Андрей...

* * *

...Проходили дни, недели, месяцы...

Максимка креп, а Андрея медленно, но уверенно пожирала тоска... Он тихо тосковал за своей Одессой и тихо тосковал по армии, понимая, что больше туда уже не вернется никогда.

«...Все! Отбегался ты, „трижды капитан“ и „дважды пенсионер“! Тебе, Андрюха, уже тридцать пять, и у тебя есть дети! Маська – двенадцатилетняя невеста, которую ты фактически потерял уже для себя. И Максимка – надежда моя. Их надо на ноги ставить! Да и не хочется что-то окочуриться где-нибудь на краю света, непонятно за что, от пули какого-нибудь черномазого революционера – отгорели костры в заднице...»

Но...

Он все чаще и чаще вспоминал своих боевых друзей. По Отряду, по Легиону... И в одну такую ночь, когда в будке охранника ему стало что-то уж совсем тошно, когда снаружи дождь лил как из ведра, Андрей достал большую тетрадь, ручку и...

На первой странице родились самые первые строчки:

«Посвящается тем, кто выбрал своей судьбой профессию солдата... Бойцам отрядов специального назначения ГРУ посвящается...»

А чуть-чуть ниже было написано и название:

«Филин – ночной хищник.

(Исповедь одинокого пса войны)»

Все началось само собой. Казалось, что шариковая ручка в его пальцах живет собственной жизнью.

«...Все фамилии реальных участников событий заменены, так же как и некоторые даты, дабы не смущать невольных свидетелей и не вызывать ненужные ассоциации...»

Он даже почти не думал! Он просто переносился в своей памяти туда, на несколько лет назад, и просто вспоминал. А когда «возвращался» обратно, уже под утро, то обнаруживал перед собой на маленьком столике десятки исписанных страниц.

«...Прожектора. Почему они зажгли прожектора? Да и откуда у „духов“ такие мощные прожектора в горах? Нужно отвернуться и переждать несколько секунд, тогда ослепленными глазами можно будет увидеть хоть что-нибудь, иначе смерть...»

С той ночи начался какой-то совершенно новый для него и пока неизведанный и непонятный этап жизни. Андрей не надеялся и даже не думал о том, что хоть когда-нибудь эта его писанина увидит свет, но... Ему страстно захотелось это делать. Почему? Да кто его знает, почему? То было тайной даже для него самого... И «мемуарами» то, что он писал, тоже назвать было нельзя. Скорее – «домашний психиатр» ... А может, его деятельной натуре попросту претило бездумное просиживание штанов в будке сторожа.

Как бы там ни было, но теперь он нашел для себя занятие, которое не мешало работе и хоть как-то лечило его хроническую ностальгию.

Теперь он знал, чем будет заниматься на сутки, да что там, на годы вперед! А пока... В 10 утра он мчался на своем велосипеде домой, в 11 забирал Максимку на прогулку, в 2 часа дня ложился спать, к 6 вечера прилетал на работу, и...

Вспоминал и писал, писал и вспоминал, писал и радовался, что память не подводит его сейчас... Писал ночи напролет...

Его «Филин...» родился через два с половиной месяца, 4 мая 2003 года...

И Андрей, недолго думая, попросил знакомых, чтобы ему распечатали всю эту писанину, да и отправил ее бандеролью в Одессу. Своему старинному другу и бессменному «замку» в Отряде, «старшему прапорщику запаса» Игорешке Барзову.

А сам...

Нет!.. Теперь он уже не мог остановиться! Да и не хотел! Он стал писать дальше, следующую «книгу», хотя... Какая там книга! Сам про себя он называл свое «творчество» просто и незатейливо – опупея...

Он делал то, что, как ему казалось, было нужно людям...

– ...Привет, братишка! – проговорил Андрей сокровенную фразу, их давнишний, не менявшийся уже много лет «пароль». – Гамарджеба, бидже, гамарджеба, генацвале![49]

– А-х-ха!!! – отозвалась далеким телефонным эхом трубка. – Гамарджеба, батоно[50], гамарджеба, дорогой! Каким ветром?!

– Попутным. Захотелось почему-то поздравить бывшего «старого» прапорщика, который мой друг, с днем рождения. Сам не знаю почему...

– Спасибо, командир! А я знал, что ты позвонишь!

– Какой я уже тебе на хрен командир, Игорек?!

– Не гавкай, Филин! Обижусь!

– Филины гавкать не умеют, братишка.

– Так то простые пернатые, а ты Филин другой породы.

– Ладно уж, другой... Тебе сколько же отвесило, Игорек, в этом году? – Андрей прекрасно знал возраст своего «замка». – Что-то я в годах запутался.

– Ага, запутался он! «Все, что было не со мной, помню, а что со мной, ну не помню ни фига...» Кому пиздеть собрался, мне, твоему «замку»?

– Ладно уж. Так сколько?

– Сорок два уже. Я, командир, уже не «старый», а старый бывший прапорщик.

– Да, бля! Идет время.

– А знаешь, почему сейчас такая тишина и нам никто не мешает говорить?

– И почему же?

– Да потому, что вся группа Филина, сидя за столом, замерла, слушая голос своего командира! – взорвалась телефонная трубка в руке Андрея многоголосым и таким родным хором. – А ты там, в своей Израиловке, ничего и не понял?