Клоун Шалимар - Салман Рушди

В Дели все с самого начала сложилось не так, как мечтала Бунньи Каул Номан. Розовый цвет двух маленьких, изолированных от мира комнат быстро сделался для нее ненавистным символом одиночества и отвращения к себе. Резкое бело-голубое неоновое освещение таило укор, воспринималось как жесткий, осуждающий взгляд, от которого нигде не спрятаться. Что касается зеленовато-серых стен квартиры, где жил ее преподаватель танцев, то этот цвет стал для нее символом ее полного провала. Мастер стиля «одисси» — наиболее востребованного стиля среди современных танцевальных школ Индии — с самого начала смотрел на свою ученицу с презрением. Еще бы — пандит Мудгал в свое время был наставником всемирно известных танцоров, таких как Сонал Карна и Кумкум Сегал. Никто не сделал больше него для популяризации стиля «одисси». Ашока Паниграхи, Санджукта Саруккам, Протима Махопаттра, Мадхави Моханти — где бы они все были сейчас без него?! А теперь, на старости лет, ему досталась эта неуклюжая, ленивая деревенская девчонка — содержанка и ничтожество! Она была игрушкой богатого американца, и Джая-бабу презирал ее за это; он и себя презирал за то, что взял доллары у этого янки и стал косвенным соучастником грязного дела, но и в этом тоже винил Бунньи. Занятия пошли плохо с самого начала, и впоследствии никаких серьезных успехов она не сделала. В конце концов пандит Мудгал, коренастый, плотный человек с физиономией — и чувствительностью — перезрелого баклажана, не выдержал:

— Да, мадам, — сказал он Бунньи, — сексуальности у вас хоть отбавляй, это видно невооруженным глазом. Когда вы двигаетесь, мужчины смотрят на вас, разинув рот. Но сексуальность — это еще не всё. Для большого мастерства требуется большая душа, а ваша душа запродана дьяволу.

Она выбежала от него вся в слезах, и на следующий день Макс велел Эдгару Вуду сказать Мудгалу, что его жалованье будет увеличено вдвое (!), если он продолжит занятия. Подобно Чарлзу Фостеру Кейну, который пытался сделать из своей безголосой жены певицу, Макс Офалс попытался купить то, что за деньги не продается, и… потерпел фиаско. Джая-бабу, в свое время высокий, стройный и красивый, а теперь напоминавший задубевший баклажан, от прибавки к жалованью отказался.

— Я люблю работать, когда знаю, что из этого что-то получится, — сказал он Вуду. — Эта девушка меня не вдохновляет. Высокое призвание не для нее, она низкой пробы.

После этого Макс начал к ней заметно охладевать, хотя долгое время не хотел признаваться в этом даже себе самому. Он стал реже навещать ее. Один-два раза он даже отобедал с женой. Пегги Офалс была этим обрадована, за что очень на себя разозлилась. Она, славившаяся твердостью характера, Максу всегда поддавалась. Боже, как легко она пошла на сближение с ним, встретила его стыдливое появление, можно сказать, с распростертыми объятиями! Он забормотал что-то о прежних временах, о «Пэт-лайн», о первом их свидании, и долго и давно сдерживаемые чувства моментально переполнили ее сердце. Он стал передразнивать манеру говорить миссис Диккенс, их домоправительницы с Порчестер-Террас, с дрожью восхищения и ужаса в голосе пересказывавшей события уголовной хроники: «Жуть, да, сэр? Мож, ён ест ёй замест завтрак!», и Серая Крыска смеялась до слез. Это примирение стало для нее, пожалуй, самым тяжким периодом в жизни. Она так давно потеряла его, она думала, что он уже никогда не вернется. И вот он тут, подле нее опять. Нет, этого у них не отнять, это судьба. Им суждено быть вместе — так уж они устроены. «В мире нет женщины, которую обманывали бы так много, как меня. И вот глядите, он вернулся. Мой мужчина вернулся». Она взяла свой бокал, и робкая улыбка приподняла уголки ее губ.

До Индии Максовы романы никогда не продолжались долго. С Бунньи все случилось иначе. Это оказалась, что называется, «большая любовь». А природа любви предполагает, говорят, терпение. «Но так ли это? Или это заблуждение, одно из многих, которые существуют по поводу любви?» — размышлял Макс. Может, он просто обряжает первобытное, иррациональное влечение в цивилизованное платье — в кружевную рубашечку Терпения, в атласные брючки Постоянства, во фрак Заботы и в цилиндр Бескорыстия, как обряжали человека-обезьяну Тарзана, когда везли в Лондон или Нью-Йорк, превратив Естественное в Неестественное. Только под всеми этими тряпками по-прежнему продолжало жить неуправляемое, жестокое, дикое существо с первобытными инстинктами — больше горилла, нежели человек; в своих устремлениях оно руководствовалось не представлениями о добре, сострадании и заботе, но инстинктами — выслеживанием, обозначением своей территории, отправлением нужды, соперничеством и спариванием. Любовь, возможно, вещь весьма условная и не зависит от вида соглашения — от того, скреплено ли оно брачным контрактом или заключено на словах. Когда Макс поделился этими соображениями с Эдгаром Вудом, матадор Эдгар понял, что бык выбивается из сил, и выпустил на арену пикадоров, вернее пикадорок.

Красотки, которых он напустил на Макса, все принадлежали к высшим кругам Дели и Бомбея и были тщательно отобраны им специально для того, чтобы сравнение с ними оказалось не в пользу Бунньи. Все они были состоятельны, образованны, с положением в обществе, интересные собеседницы. Поначалу они кружили на расстоянии, но затем взяли его в кольцо. Пики их игривого внимания, завораживающая грация их движений, их касания доставали его все чаще. Он пал на колени. Теперь он был почти готов для последнего удара в сердце.

Итак, может статься, причина полного поражения Бунньи заключалась в том, что она не была столь же оригинальна, сколь красива, а возможно, просто ее время прошло. Заключенная в кокон розового позора, в полном одиночестве в течение долгих дней (посол теперь был большей частью занят делами), в одиночестве, прерываемом ненадолго лишь вечно недовольным ею учителем танцев, она стала опускаться — вначале медленно, потом все быстрее и быстрее. Столичное изобилие испортило ее; здесь все было доступно, все напоказ, здесь кругом воняло, гудело, здесь никто никого не желал знать, здесь кругом толпились люди, озабоченные отчаянной борьбой за выживание. Она пристрастилась к табаку, и теперь жеваный шарик навсегда угнездился у нее за щекой. Не зная, как убить время, она часто укладывалась в постель под предлогом слабости, а также — и это более соответствовало истине — страдала от стрессов, депрессии, болей в животе, нервного перенапряжения и прочих явных симптомов неврастении. Месяцы тянулись невыносимо медленно, и постепенно она вошла во вкус, принимая лекарственные препараты разного рода, узнала о существовании таких таблеток, капсул и микстур, которые способны сделать мир иным, чем он есть на самом деле, — могут замедлить или ускорить время, успокоить и возбудить, дать ощущение счастья, добра, благополучия. Тринадцатилетний слуга пандита Мудгала, «цыпленочек», которого учитель танцев время от времени удостаивал чести разделить с ним ложе, стал для Бунньи проводником в дебрях психотропных джунглей: он приобщил ее к «афиму», то есть опиуму, после чего она так часто, как только могла, свертывалась калачиком и, окутавшись все преображавшим дымком, тупо думала об утраченном счастье, меж тем как неумолимое время продолжало течь.

Однако самым любимым ее наркотиком сделалась еда. В какой-то момент, на второй год ее «свободы», ставшей тюрьмой, она вдруг с усердием, с жадностью и со стремлением «набить пузо под завязку», усвоенным у этого проклятого города, принялась поглощать еду в огромных количествах. Она предалась обжорству с такой же безоглядной страстью, с какой когда-то предавалась любовным утехам, переключив всю неуемность эротических потребностей с постели на стол. Она ела семь раз на дню — сначала плотно завтракала, потом полдничала, затем съедала ланч, после чего накидывалась на сласти, дальше — перед сном — обедала вторично. Обжорство завершалось едой прямо из холодильника незадолго до рассвета. «Да, — говорила она о себе с горечью, — я шлюха, зато оч-чень и оч-чень сытая шлюха».