Кафка на пляже - Харуки Мураками

Наката не сильно переживал из-за безразличия родни. Он привык к одиночеству и наоборот чувствовал себя не в своей тарелке, когда кто-то проявлял о нем заботу или ухаживал за ним. На двоюродного брата – за то, что присвоил его деньги, которые он копил всю жизнь, – Наката не сердился. После случившегося он не пал духом, хотя до него, конечно, доходило, что он оказался в затруднительном положении. Наката не представлял, что такое «дома на курорте», что значит «вложить деньги». Да что там говорить: даже о смысле слова «долг» у него были самые туманные представления. Его словарный запас был крайне ограниченным.

Пять тысяч иен – самая большая сумма, которую мог вообразить себе Наката. А дальше ему было все равно – сто тысяч, миллион, десять миллионов… Это называлось «большие деньги». Своих сбережений – когда они еще были целы – он в глаза не видел. Ему просто говорили: «Сейчас ваш вклад составляет…» и называли какие-то цифры. Короче говоря, деньги были для него не более чем простой абстракцией. Поэтому, когда Накате сказали, что его сбережения вдруг пропали, потери он не ощутил.

Дни текли тихо – Наката жил в доме младшего брата, получал от городских властей пособие, ездил на автобусе по специальному проездному, беседовал с кошками в ближайшем сквере. Этот уголок Накано стал его новым миром. Подобно кошкам и собакам он определил себе зону обитания и без необходимости не покидал ее пределов. Там у него было спокойно на душе. Он жил, не чувствуя ни недовольства, ни обид. Не страдал от одиночества, не беспокоился о будущем, не испытывал неудобств. Просто жил и беззаботно радовался каждому прожитому дню. Так прошло десять с лишним лет.

Пока не появился Джонни Уокер.

Наката давно не видел моря. Ни в Нагано, ни в Накано его не было. И он впервые подумал, как долго ему пришлось жить без моря. Можно сказать, раньше он о нем вообще не задумывался. Словно подтверждая этот печальный факт, Наката несколько раз кивнул самому себе. Снял шляпу, погладил ладонью короткие волосы. Потом опять водворил шляпу на голову и посмотрел на море. Что он знал о нем? Что оно очень большое, в нем живут рыбы, а вода соленая.

Сидя на скамейке, Наката вдыхал ветерок с запахами моря, смотрел на круживших в небе чаек и стоявшее вдали на якоре судно. Смотрел и никак не мог наглядеться. Время от времени в скверик наведывались белоснежные чайки. Они опускались на изумрудную лужайку, поросшую молодой летней травой, образуя редкую цветовую гамму. Наката подал было голос, обращаясь к птицам, но те не отвечали – только бдительно косились на него. Кошек в округе видно не было. В этом сквере обитали одни чайки и воробьи. Наката налил чаю из термоса, сделал глоток. На землю упали первые крупные капли дождя. Наката раскрыл свой драгоценный зонтик.

Без чего-то двенадцать вернулся Хосино. Дождь к этому времени кончился. Сложив зонтик, Наката недвижно сидел на скамейке и смотрел на море. Хосино приехал на такси – грузовик, видно, где-то оставил.

– Извини, старина. Задержался, – сказал он. На плече у него болталась клеенчатая спортивная сумка. – Должны были раньше закончить, да тут разная ерунда, как назло… По универмагам товар развозить – такая морока… Куда ни приедешь, обязательно найдется какой-нибудь хмырь, который станет тебе мозги компостировать.

– Что вы, ничего страшного. Наката здесь сидел и все время смотрел на море.

Парень хмыкнул и покосился в ту сторону, куда был устремлен взгляд Накаты. Кроме обшарпанного пирса и воды в пятнах мазута он ничего там не увидел.

– Наката давно не видел моря.

– Да ну?

– В последний раз в начальной школе. Наката тогда ездил на Эносиму.

– Давненько, однако.

– Японию тогда оккупировала Америка, и на пляже на Эносиме было полно американских солдат.

– Врешь!

– Нет. Наката не врет.

– Ладно заливать, – сказал парень. – Когда это Америка Японию оккупировала?

– В трудных вопросах Наката плохо разбирается. Но у Америки были такие бомбардировщики, назывались «Б-29». Они бросали на Токио много больших бомб, и Наката поэтому уехал в Яманаси. А там заболел.

– Хм… Ну хорошо. Не люблю я долгих разговоров. Давай, поехали. И так задержались дольше, чем я думал. Пока будем резину тянуть, темнеть начнет.

– А куда мы поедем?

– На Сикоку. По мостам. Ты же на Сикоку собрался?

– Да. Но как же ваша работа, Хосино-сан…

– Да ладно тебе. С работой как-нибудь разберемся. Я и так переработал и как раз думал отдохнуть маленько. А на Сикоку я еще не был. Неплохо разок съездить, посмотреть. Да и потом, дедуля, ты же читать не умеешь. А билет или еще что-нибудь купить надо? Со мной тебе всяко удобнее будет. Или, может, я тебе мешать буду?

– Что вы! Совсем не будете.

– Тогда по рукам. Расписание автобусов я посмотрел. Вперед, на Сикоку!

В ту ночь я увидел призрака.

Не знаю, правильно ли назвать то, что я увидел, «призраком». Но, во всяком случае, оно не было живым существом и нашему миру явно не принадлежало; я это с первого взгляда понял.

Я проснулся сразу, словно по какому-то сигналу, и увидел ее – эту девушку. Посреди ночи в комнате было на удивление ярко – через окно ее заливала светом луна. Шторы почему-то были широко раздвинуты, хотя обычно перед тем как лечь я их задергивал. Четкий силуэт девушки омывали потоки белого, как сахарная кость, лунного сияния.

Лет девушке было примерно сколько мне – пятнадцать или шестнадцать. Скорее все-таки пятнадцать. Да, пятнадцать. Ведь это совсем не то, что шестнадцать. Разница большая. Невысокая, хрупкая, но фигура что надо, и на кисейную барышню она не походила. Прямые волосы закрывали сзади шею, не доходя до плеч, на лоб падала челка. На ней было расширяющееся книзу бледно-голубое платье. Не длинное и не короткое. И босиком – ни чулок, ни туфель. Пуговицы на манжетах аккуратно застегнуты.

Уткнув подбородок в руки, она сидела за столом и смотрела куда-то в стенку. Наверное, думала о чем-то. На тяжелые раздумья было не похоже. Казалось, она витает в приятных воспоминаниях о не столь далеком прошлом. Время от времени на ее губах проступала едва заметная улыбка. Однако при свете луны я не мог разобрать со своего места, что написано у нее на лице. Я притворился, что сплю. Что бы она здесь ни делала, мешать ей не хотелось. Я затаил дыхание.

Я понял, что эта девушка – призрак. Во-первых, она была чересчур красива. Я имею в виду не только лицо. Весь ее облик был слишком отточен и безупречен. В реальной жизни такого не бывает. Она будто перенеслась в эту комнату из чьего-то сна. И эта чистая, без малейшей примеси красота будила во мне печаль. Такую естественную, но в то же время – какую-то чужую в этом месте.

Укутавшись в одеяло, я старался не дышать. А девушка сидела все в той же позе, лишь изредка чуть шевеля головой. Больше ничто в комнате не двигалось. Большой куст кизила под окном безмолвно купался в лунном свете. Ветер стих. До уха не доносилось ни единого звука. Такое ощущение, что я умер, сам того не заметив. Умер и теперь вместе с этой девушкой тону в глубоком озере в кратере вулкана.