Слепой. Исполнение приговора - Андрей Воронин

Да, дела, подумал он, поднимаясь по истертым ногами жильцов бетонным ступенькам к себе на второй этаж. Вот так каша! Вертишься, как стрелка компаса в районе сильной магнитной аномалии, то в одну сторону, то в другую – прямо голова кругом! Сам черт не разберет, где тут правда, а где кривда…

Вставив ключ в замочную скважину, он шепотом чертыхнулся: дверь была не заперта. Причин, по которым мама открыла дверь, он мог назвать хоть тысячу: забегала соседка, приходил участковый врач, просто почудилось, что звонят… А почему не заперлась на ночь, даже гадать не стоило: просто забыла, и все. Или не смогла.

Чувствуя, как в груди холодной жабой начинает шевелиться привычное беспокойство, он толкнул дверь и переступил порог.

Свет горел по всей квартире – в гостиной, где он ночевал, в прихожей, на кухне, даже в кладовке около туалета, не говоря уже о самом туалете и ванной, – словом, везде, кроме спальни. Повсюду валялись разбросанные как попало вещи, книги и старые бумаги из его письменного стола. Картина была не то чтобы привычная, но и не особенно удивительная – мама явно что-то долго и упорно искала. Причем не факт, что это загадочное что-то существовало в действительности, а не являлось плодом ее воображения.

«Больного воображения», – с горечью поправил себя подполковник Федосеев и, сделав шаг, заглянул в гостиную.

Мама была там – лежала на полу среди разбросанных тряпок и разбитых, чуть ли не растоптанных фарфоровых безделушек, которые когда-то коллекционировала и берегла как зеницу ока, с неестественно вывернутой шеей, частично прикрытая сползшей с обеденного стола парадной скатертью. Крови не было, но угол, под которым склонилась в худому плечу покрытая редкими седыми кудряшками голова, даже на неопытный взгляд подполковника, не оставлял места для сомнений в диагнозе: перелом шейных позвонков. Который, вероятнее всего, и стал причиной смерти.

«Упала, – подумал он. – Споткнулась или просто от слабости. Ударилась головой о край стола, а много ли ей надо? Вот и конец твоим проблемам, подполковник. Свободен – гуляй, не хочу!»

Он все еще неподвижно стоял на пороге, ошеломленный подлой несправедливостью этой мысли и масштабами свалившегося на голову несчастья, когда у него за спиной вдруг скрипнула половица.

Дом был старый, сделать в квартире настоящий, капитальный ремонт у Игоря Степановича вечно не доходили руки, и половицы тут трещали, скрипели и визжали на все лады. Но сами по себе они этого не делали никогда, и, чувствуя, как в крови стремительно поднимается уровень адреналина, подполковник резко обернулся.

Его хороший знакомый и в некотором роде коллега стоял на пороге спальни, глядя на него с полным равнодушием, как на пустое место.

– Что это значит, подполковник? – сдерживая предательскую дрожь в голосе, спросил Федосеев.

– А то ты не понял, подполковник, – послышалось в ответ. – Роль сыграна до конца, финита ля комедия. Извини, оваций не будет.

Обтянутый тонким медицинским латексом палец плавно нажал на спусковой крючок, пистолет с глушителем плюнул прямо в лицо Игорю Степановичу синеватым дымком, свет погас, и все проблемы подполковника Федосеева остались в прошлом – причем на этот раз действительно все, и притом окончательно, навсегда.

Убийца неторопливо свинтил и убрал в карман глушитель, а потом, наклонившись, вложил нигде не зарегистрированный «вальтер» в еще теплую, не утратившую гибкости ладонь своей жертвы. Прежде чем выпрямиться, он быстро, со знанием дела, обыскал труп и, подбросив на ладони, сунул в карман брюк добычу, на которую рассчитывал – миниатюрный дисковый накопитель в продолговатом, размером с фалангу пальца, корпусе из серебристой пластмассы.

– Так-то вот, подполковник. Думал, ты самый умный? – сказал он на прощанье, перешагнул через тело и, на ходу сдирая с ладоней латексные медицинские перчатки, не спеша покинул квартиру.

В отличие от подполковника Федосеева, майор ФСБ Валерий Барабанов обитал в новеньком, с иголочки, элитном небоскребе недалеко от набережной. Из окна его расположенной на предпоследнем этаже просторной квартиры открывался отличный вид на Москву-реку. Квартира представляла собой то, что в последние годы стали называть модным словечком «студио», то есть не имела внутренних перегородок, а в смысле обстановки, убранства и всего прочего – эдакую смесь захламленной холостяцкой берлоги с глянцевой картинкой из журнала «Стиль и Интерьер». Когда Валера-по-Барабану бывал дома – а происходило это в основном по ночам, да и то не каждые сутки, – на охраняемой стоянке у подъезда поблескивал красным лаком его девятьсот одиннадцатый «порш» с турбированным двигателем. Как совершенно справедливо заметил подполковник Федосеев, Валера Барабанов был мажор – самый настоящий, стопроцентный мажор, сын богатых родителей, которому только врожденное упрямство помешало пойти по проторенной отцом дорожке и к тридцати годам войти в совет директоров крупного промышленного холдинга. Папаша возражал против избранной сыном сомнительной стези, но не слишком активно – знал, надо полагать, в кого сынок уродился таким упертым, и со свойственной зрелому возрасту мудростью ждал, когда тот, наконец, перебесится и возьмется за ум.

Этот процесс, увы, затянулся, и конца ему пока не предвиделось. Авантюрная жилка, вместе с фамильным упрямством унаследованная от папаши, пригодилась упрямому наследнику миллионов на его странной и не шибко престижной, с точки зрения столичного бомонда, работе. И вместо того чтобы употребить свои блестящие способности на благое дело приумножения семейных капиталов, Барабанов-младший с упоением отлавливал тех, с кем, сложись все иначе, вполне мог вести деловые переговоры во время бизнес-ланча, а по выходным играть в теннис или, скажем, гольф. Он непрерывно кому-то что-то доказывал: отцу – что не ошибся в выборе профессии, себе – что он не хуже других, коллегам – что мажор с ухоженными руками может дать любому из них сто очков форы. Даже женщинам, которых периодически приводил в свои апартаменты, – что такого кавалера им не найти днем с огнем, что равных в постели ему нет, и что семейная жизнь с его планами пока что, увы, никак не стыкуется.

Сегодня он в очередной раз утер кое-кому нос. Их с подполковником Федосеевым взаимная неприязнь могла подспудно тлеть годами и в конце концов погаснуть, перегорев и обратившись в холодный пепел. Но теперь, когда подполковник показал свое истинное лицо и был изобличен, Барабанов мог выпустить ее на волю и спокойно, ни от кого не таясь и никого не стесняясь, сказать: ну, я же говорил, что Федосеев ваш – форменная гнида! Вот гнида и есть. Да хуже – предатель!

И, мысленно произнеся эту пламенную речь, майор немедля ее устыдился. Сказано правильно, спора нет, придраться не к чему – да, гнида, да, предатель, дезинформатор и шпион, но торжествовать по этому поводу, наверное, все-таки не стоит. Как-то это мелко, недостойно, непорядочно – все равно что смеяться над человеком, по пьяному делу спалившим собственный дом, или бить лежачего. Пусть лежачий сто раз заслужил, чтобы его уложили, но – справились, уложили, и будет. Как сказал в незапамятные времена один неглупый и знавший толк в военном деле человек, мертвые сраму не имут.