Все дороги ведут в Рим - Роман Буревой

А говорят, в Новой Атлантиде изобрели видеофон. Враньё, конечно.

Четвёртого сенатора в списке опять не удалось отыскать.

– Отбыл к войскам, – сообщил какой-то шепелявый старческий голос. Не секретарь, скорее, а привратник. – Вместе с супругой и детьми.

К войскам с детьми?

Пятый из списка был на месте. Шестой тоже. Но выступать почему-то отказался. И при этом бормотал что-то бессвязное. Несколько раз повторил: «Какой великий артист погибает» и, даже не попрощавшись, повесил трубку. Седьмой уехал из Рима вчера – один. Впрочем, его жена и дети отдыхали с начала лета на Лазурном берегу. А вот секретарша, она же любовница по совместительству, была в истерике: патрон оставил записку с приказом ей немедленно уезжать. Но не написал – куда.

После этого Луций Галл наконец понял, что дело принимает дурной оборот. То есть он понял это гораздо раньше. Сразу после второго звонка. Но почему-то не посмел поверить. Уже не из своего списка, а наугад – лишь для того, чтобы увериться окончательно, выбрал несколько имён и позвонил. Повторилось то же самое: половина сенаторов была в Риме, половина уехала. А между тем в связи с военными действиями монголов и виков сенат на летние каникулы не разъехался. Было ясно, что затевается что-то грандиозное. Несколько минут Луций Галл прикидывал, что лучше: остаться в Риме или бежать? Поскольку ни Бенита, ни Постума в Городе не было, то он понял, что бежать необходимо. Его молодая жена с детьми в Байях. Вещи он собрал сам, дабы не вызывать лишних слухов. Спать лёг лишь на три часа. Утром, с рассветом, он покинет Рим. Но перед тем зайдёт в банк и заберёт все деньги со счета. Непременно не бумажками, а золотыми монетами. Вывезти их вряд ли удастся. Придётся закопать в перистиле под статуей Аполлона.

Гэл с тремя исполнителями работал в типографии: печатал подпольный номер «Гениальной искры». На это место определил его собрат Гюн. Вестник расходился по рукам мгновенно.

Гюн взял номер, взглянул. Бумага дешёвая, и печать так себе. Но это неважно. Главное: на первой странице – его статья. Приятно. И тут бывший гений Юния Вера заметил, что Гэл смотрит на него и улыбается. Прежде они были друзьями. Если, конечно, гении могут дружить. Сейчас улыбка Гэла необыкновенно походила на улыбку Элия. И лицо… Гюн отложил вестник, взял зеркало, долго разглядывал своё отражение, хмурясь.

– Послушай, приятель, а почему так вышло: у меня лицо как кусок дикого мяса, а ты красавчик по-прежнему, даже ещё красивше стал? Внешне ты, пожалуй, похож на Постума.

– Ну и что?

– А то, что у гения внешность совпадает с внутренним миром. Гений – это дух, ставший плотью. Я – урод. А ты почти идеален.

– Я долго воспитывал нашего императора, вот и сделался на него похожим.

– Это он должен был стать на тебя похожим, а не ты.

Гюн замолчал. Если Гюн – образ Постума, то каков тогда император на самом деле? Прихвостень Бенита, его выкормыш, его копия? Если так, то почему тогда Гэл совершенно не похож на Бенита? Нет, он не Элий, конечно. Но и не Бенит. Обман! Гюн почувствовал его острый запах. Дух подлеца должен быть уродлив, а этот…

Гюн положил ладонь на рукоять кинжала. Потом передумал, ухмыльнулся, похлопал старого приятеля по плечу, давая понять, что он пошутил. Направился к выходу. Вновь обернулся. Профиль Гэла на фоне окна напоминал профиль Постума, отчеканенный на монетах.

«Слова Сенеки показались нам удачным выбором для сегодняшнего номера: „Ведь любят родину не за то, что она велика, а за то, что она родина“.

«Акта диурна», 17-й день до Календ июля[34]

В лагере беженцев с утра выстраивались очереди за хлебом и горячим супом. Люди ругались, частенько дело доходило до драки. Вокруг лагеря не осталось даже кустарника – серая каменистая земля с клочками чудом уцелевшей травы. Люди бесцельно слонялись меж палатками, едва заметив префекта по делам беженцев, присланного Большим Советом из Аквилеи, кидались к нему с жалобами. Все почему-то забыли, что рядом Рим, где правит Бенит, и возлагали надежды только на Содружество. Префект, одетый в тогу, как и положено официальному лицу, слушал с важным выражением лица, охотно кивал в ответ на просьбы, доброжелательно улыбался и что-то записывал в тощий блокнотик. Трое здоровяков-охранников старались отстранить слишком нахальных беженцев от тела префекта.

Но в то утро посланец Аквилеи на рассвете уехал из лагеря. Напрасно беженцы ожидали час за часом возле кухни – раздачи горячей похлёбки не было. Торговцы рыбой и хлебом выменивали свой товар на припрятанное беженцами золотишко.

Тревога нарастала. Кто-то пустил слух, что кормить больше не будут.

Парень с обмотанным грязными бинтами лицом рассказывал собравшимся вокруг него людям:

– Они нас раздавили, буквально раздавили. Этот на него с мечом… а ему хоть бы хны… Ну горит один. А их как саранчи! И едут, едут…

Трое военных протиснулись сквозь толпу и несколько секунд слушали рассказчика. Потом один из них шагнул к парню и положил руку на плечо.

– Гай Курион, ты арестован за дезертирство.

Гай дёрнулся, пытаясь встать, но лапища патрульного придавила его к камню и не дала подняться. Женщина, что сидела подле рассказчика на корточках, неожиданно выпрямилась, расправила на груди и животе тунику.

– Уходи, – сказала хриплым низким голосом патрульному. – Оставь парня в покое.

Женщина была немолода, но плечи широки, и бицепсы на руках, как у древних атлетов. В её внешности было много мужского и много карикатурного.

«По всей видимости, бывшая гладиаторша», – подумал патрульный.

– Он дезертир, – повторил военный и оглянулся.

– Вы – личные фрументарии Макрина, – сказала женщина. Имя Макрина она произнесла с презрением, будто сплюнула. – А самого Макрина вы, ребята, тоже ловите за дезертирство?

В толпе загоготали.

– Нельзя узнать у вас, куда Макрин делся после того, как обфекалился?

Второй военный положил руку на кобуру. Толпа подалась вперёд. И тут женщина неожиданным молниеносным ударом заехала центуриону в нос. Раздался хруст, кровь залила подбородок, центурион пошатнулся, и тут же второй удар сомкнутыми пальцами, как копьём, – в шею. Центурион схватился за горло, захрипел и повалился к ногам Гая Куриона. Тут же человек пять навалились на двух других. «Парабеллумы» были отобраны, и толпа принялась рвать жертвы. Женщина ухватила Гая за плечо и вытолкнула парня из гущи свалки.

– Останови их. Останови… – шептал Гай, из-за мелькавших рук и ног не видя распростёртых на земле тел.