Мент: правосудие любой ценой - Александр Золотько

То, что Гринчук уехал из города, важной новостью перестало быть скоро. Высшее общество помнило о скандале на дне рождения, а пацаны, узнав о внезапном отъезде Зеленого, комментировать его не стали. Не хрен ломать голову, когда точно знаешь, что ничего не поймешь – так озвучил общую мысль Котик.

Абрек сообщил особо доверенным лицам содержание разговора с Гринчуком. Вопрос о том, согласился Зеленый или нет, остался открытым. Правда, последний совет Гринчука был воспринят с благодарностью.

Типа, в натуре, какого рожна гнать волну на своих, если никто, конкретно, не мог знать, что Крот едет с бабками, что едет он на тачке, а не в самолете или поезде, и то, по какой дороге он появится. Абреку хватило ума не самому излагать Мастеру Гринчуковскую идею, а передать ее через Али. Али, правда, в результате получил от Абрека кусок заречного рынка, но Абрек считал, что дело того стоит. Если даже Мастер на особо умного обидится, то Али, благодаря своим связям, рискует меньше того же Абрека.

Но Мастер не обиделся. Он тут же, при всех, позвонил коллегам на Север и изложил все просто и доходчиво. Нет, северяне, конечно, могут не поверить, могут даже обидеться. Но стрельба – дело обоюдное. На хрена мочить друг друга из-за какого-то козла? Северяне пообещали поискать среди своих, Мастер пообещал поискать в городе. На том и порешили.

Северяне остались в раздумьях, а Мастер, приехав домой, напился до беспамятства, чего с ним не бывало уже лет двадцать.

Апрель прошел, в общем, спокойно. Разве что двадцатого числа отец Варфоломей испытал чувство близкое к потрясению. И все из-за того, что Граф всегда держал слово и был человеком творческим. С фантазией. Где он достал полтора десятка эсэсовских мундиров и десяток пистолетов-пулеметов МП-39, ошибочно именуемых иногда «шмайссерами» – осталось загадкой для многих. Потом уже, рассказывая эту историю Гринчуку, Граф упомянул о приятеле с киностудии. Как бы там ни было, но отец Варфоломей морально был не совсем готов ко дню рождения Адольфа Гитлера.

Проблема была в том, что часть Ночлежки – кладбища возле церкви отца Варфоломея – занимали старые еврейские могилы. И не так давно появившаяся в городе компания тинейджеров, именующих себя нацистами, повадилась малевать на надгробьях свастики. Отец Варфоломей на первый раз просто поговорил с бритоголовыми придурками, но те сделали удивленные глаза – Мы? Когда? Кто видел?

Можно было пожаловаться в милицию или тому же Юрке Гринчуку, но батюшка был человеком принципов. Свои проблемы он привык решать сам. Официальное разбирательство неминуемо должно было привлечь внимание прессы, стать причиной криков о вспышке юдофобии и стало бы рекламой для бритоголовых оболтусов. А еще, не дай Бог, приперся бы какой-нибудь еврейский деятель и стал бы требовать огородить могилы, создать отдельное еврейское кладбище…

Отец Варфоломей, как каждый славянин, где-то в глубине душе был антисемитом. Не в том смысле, что готов был устраивать погромы, но вот разговоры о богоизбранном народе, единственном пострадавшем во время второй мировой войны, вызывали у отца Варфоломея чувство смутной досады. Но могилы находились под его, отца Варфоломея, защитой. Посему…

Драться священнику, в принципе, не прилично, но если оказаться на месте шабаша вовремя, подумал отец Варфоломей, и правильно сделать замечание резвящимся дуракам, то защищаться священнику не просто можно, но и должно. Тем более что нарушать заповедь «Не убий», отец Варфоломей не собирался.

Часикам к восьми вечера батюшка переоделся в спортивный костюм и, опираясь на недавно приобретенную самшитовую палочку, отправился прогуляться на еврейскую часть Ночлежки.

К половине девятого туда прибыли городские нацисты – все тридцать человек. Пересчитав их, батюшка опечалился, но от своего намерения не отказался. Тридцать так тридцать, тем более что после двух-трех переломанных рук, как подсказывал батюшке жизненный опыт, желание у компаний драться обычно пропадает.

Нацисты гурьбой направились к забору кладбища, отец Варфоломей решил подождать посетителей на другой стороне ограды. Все были сосредоточены настолько, что не обратили внимания на грузовик с тентом, стоявший в стороне. И вот когда нацисты стали взбираться на кладбищенскую ограду, подсаживая друг друга, грузовик вдруг включил фары, и из полумрака за ними появились странные фигуры.

– Менты! – сгоряча крикнул один из тинейджеров, но через несколько секунд стало понятно, что это не представители славных и даже в чем-то родных правоохранительных органов.

Нет, менты могут дать в зубы и в выражениях тоже не стесняются, но в зубы они бьют не «шмайссерами» и ругаются все больше по-русски. Во всяком случае, «русише швайн» и «хенде хох» менты используют редко.

Ошалелых от неожиданности городских нацистов быстро построили вдоль кладбищенской стены. Двух или трех пришлось прислонить, чтобы не упали. Эсэсовцы построились цепочкой напротив них. Это даже напомнило батюшке картину о расстреле коммунаров у стены кладбища в Париже.

Отец Варфоломей замер, пытаясь рассмотреть лица нападавших, но в сумерках ясно были видны только каски и автоматы.

Предводитель городских нацистов попытался найти общий язык с неизвестно откуда взявшимися автоматчиками. Обдумать свои поступки Ганс Овечкин не успел, поэтому просто выбросил вперед руку и заорал «Хайль Гитлер!». Его соратники подхватить крик не успели, потому что Ганс получил сапогом в причинное место и упал.

– Ты есть словьянский сволотщь, – сообщил офицер. – Ты есть позорить неметский зольдат и арийский раса. Ви фсе есть позорить, и я вас буду убивать.

Офицер отдал команду солдатам, солдаты начали хватать выстроенных городских, совсем утративших способность соображать, нацистов и забрасывать их под тент грузовика.

Отец Варфоломей поначалу хотел честно вмешаться, но потом, разобрав, что именно выкрикивает эсэсовский офицер, успокоился. Офицер явно изучал язык по советским фильмам о войне.

Грянула запись «Рамштайна», и грузовик уехал.

Под утро три десятка совершенно голых парней были остановлены на загородной дороге милицейским патрулем. Парни что-то попытались рассказать патрульным о сволочах-фашистах, о том, что эти самые проклятые фрицы, нацисты недобитые, вывезли их в поле и заставили рыть могилу. Потом загнали всех в яму, заставили раздеться и помочились, суки, на головы, казалось бы, идейных наследников. А потом уехали.

Первое, что сделали подмоченные нацисты, это простыми движениями рук и ног выразили свое отношение к бывшему фюреру, Гансу Овечкину. Ганс, в миру – Григорий, критику бывших соратников принял стоически.

Возбуждать дело по поводу нападения эсэсовцев на нацистов не стали.

Отец Варфоломей перезвонил Гринчуку на мобильник, тот переадресовал его Графу, а Граф, как мог, оправдывался перед священником, доказывая, что его сценарий перековки поклонников фюрера куда более действенный, чем просто мордобой. Батюшка, подумав, не мог не согласиться.