Приют для бездомных кактусов - Сухбат Афлатуни

чтобы интереса не вызывал. Один генерал оказался не нашим, и с ним переводчик везде. Наш генерал им технику показывал, это так вот стреляет, это так вот ездит. Не наш довольный ходил, потом вдруг сомневаться стал: а правда это вот так стреляет, а не так? Наши даже обижаются, тут же технику в действие приводят: ба-бах! ба-бах!

Потом узнали, что не наш генерал технику покупать приезжал. Учения ему не нужны были, только техника нужна, торговался как черт. Старики сказали, что генерал был немец, только западный, из-за этого говорил по-испански. Многие его американцем называли: Американец приезжал, Американец танки грузил. Мать, когда на нас потом стали китайскую лапшу с самолета кидать, сказала: дураки, все дураки, генерал китаец был, загримированный. Ей говорят: вы, Рано-опа, еще бы «негр загримированный» сказали. Мать: не-е-ет, негра я бы узнала, жизнь прожила всё-таки.

Негр, между прочим, потом тоже приезжал, это уже когда учения у нас совсем другими стали: соберут командиров, американца перед ними поставят, и он их учит, как какую технику кому продавать, а кому не надо. Это уже потом было, когда я из Ташкента диплом привез и всем ходил подержать давал.

А тогда, когда два генерала приехали, еще ничего не было понятно, какие будут учения. Всех на полигон увезли, один Прилипала остался, сидит, перед командирским телевизором ногой качает. Заметил меня: ну чё, шахматист, как там в яме было? Я отвечать не стал, к себе ушел.

Захожу, а там тетушки приехали, мать перед ними туда-сюда, чай готовит. Январжон сбоку стоит, глаза прячет. Тетушки меня заметили, как положено, обрадовались, разглядывают. Всё одобрили и пообещали: вырасту – главным солдатом стану. Потом на мать посмотрели, и она меня сразу выгонять стала: иди, нечего перед нами кривлянье свое показывать. Какой сладкий мальчик! – заливаются мне в спину тетушки.

Вечером меня Январжон на улицу потащил: пошли! Короче, тетушки его женить приехали. Ходим, разговариваем. А ты, спрашиваю, сам хочешь? Он говорит: тетушки сказали, мне пора, и мать тоже кивнула. Они, оказывается, приданое собирали, всю жизнь, представляешь? Сундук целый. Кусок последний в рот не кладут, в сундук кладут. Там у них уже парча всякая, норковая шапка есть, пальто-мальто; говорят: сейчас умрем, богатство пропадет, обидно. Поэтому надо вашего сироту женить. Вам, говорят, Рано-хан, тоже для старости помощница нужна, уважение вам оказывать. И Январжону от женитьбы хуже не будет. Хорошенько на него посмотрите: он уже подрос, ему невесту необходимо! Парни, как супругу получат, сразу покладистые и родителей ценят.

Январжон замолчал, на меня смотрит. Зачем смотрит? Пусть подавится своей невестой. Опять обогнать его не получилось. У меня-то невеста еще когда появится.

Тут Январжон перестал на меня смотреть, сказал: слышишь? Я, конечно, слышал – что-то на полигоне грохнуло, и небо в той стороне стало красным, птицы пронеслись. Мы сели, смотрим. Небо снова нормальным стало, со звездами; Январжон курил подаренные офицерами бычки. Женюсь, говорит, будут у меня свои собственные сигареты. Как ты думаешь, будут? Не знаю, говорю, семьи разные бывают. В одних курят, в других стесняются. Да, смеется брат. Потом засохший тюльпан поджег. Хорошо горит сухой тюльпан, только пахнет неприятно.

А эта невеста, спрашиваю, хотя бы кто такая? Золотошвейка, говорит. Мне их три привезли, на фотографии. Я вначале посмотрел, одинаковыми показались, потом смотрю – нет, у этой рот больше. Я одну выбрал, теперь мучаюсь: другая тоже хорошая девушка, отец в столовой работает. Как ты думаешь? Отец в столовой.

Тюльпан догорел, стало темно, на полигоне снова затрещало. Январжон поближе придвинулся, прямо в лицо сопит. Этот, говорит, твой Рыжий… С ним посоветоваться нельзя?

Я ему про Рыжего давно рассказал. Он тогда смеялся. Зачем теперь спрашивает? Смотрю на звезды, губу кусаю. Где тут Дева? Где Рыбы?

Совсем не нужно ему с этим Рыжим советоваться, особенно для свадьбы. И я с ним уже попрощался, с Рыжим, в яме. Не хотел я об этом вспоминать, но всё-таки вспомню. Открываю как-то в яме глаза, ночь, он ко мне спускается и свободной рукой знак делает: молчи. Я молчу, только подготавливаюсь по морде ему дать. А он мысли читать умел: ударь, шепчет, если хочешь. Я ему тогда спокойно объясняю, что не хочу о Самарканд какой-то руки пачкать. Рыжий сел и говорит: Самарканд не виноват, я там случайно оказался. Я, говорит, вообще-то твой Хранитель, а ты меня хулиганом считаешь, мне неприятно. Интересно мне стало: от чего ты меня хранишь? От добра, отвечает. Я говорит, знаю, сколько тебе добра по книге судьбы отвешено, вот слежу, чтобы тебе его на всю жизнь одинаково хватило. Если бы я над тобой дежурства не нес, это добро могло на тебя уже двадцать раз целиком упасть, ты бы умер. Так и не родившись, добавляет.

Что, говорю, это значит: не родившись? Даже щека от удивления зачесалась.

Это значит, прислонился к моему уху Рыжий, что ты еще не родился. Ты еще в утробе, зародыш. Не надо только свои взрослые усы выпячивать. Многие люди живут, не родившись. Кругом полно этих, неродившихся. И умерших полно. Которые не заметили, как умерли, продолжают ходить, работать даже, с людьми здороваться, от них ни капли трупом не воняет. А они всё равно неживые. Потому что, сказал Рыжий на прощание, человек должен сам себя родить. Или сам себя похоронить. Пока он ждет, что за него это кто-то сделает, он будет не человеком…

А кем?

Ульем… Ульем для пчел вроде меня, зевнул Рыжий. Пчелка я. Ты до сих пор не понял, что мой настоящий Самарканд – это ты.

Утром меня подняли из ямы. Пустыня успокоилась, цветение исчезло, навстречу шел Карим-повар и обсуждал сам с собой новости из Белого дома.

Теперь, под звездами, Январжон спрашивал: можно посоветоваться с Рыжим?

Пока я думал, лицом в небо, что ответить, рядом пронесся какой-то шум. Потом крик, люди с огнем бегут. Собаки тоже участвуют. Январжон первым понял, инстинкт жениха не подвел, наверное. Вскочил.

Короче, это был баран. От тех самых тетушек, они его привезли, для свадьбы необходимо. Я его днем уже повидал, стоит тихий баран, обиженный немного, что кругом травы нет. А вечером сбежал. Вот он мимо нас с Январжоном бегал. Мужчины, кроме Прилипалы, на учениях, женщины бросились ловить. Прилипала себя сразу командиром почувствовал: товарищи, кричит, с тыла, с тыла заходим! Не получается. Бегает наш баран, женщины увидели Январжона, кричат: лови, свадьба твоя убегает! Окружили барана, он вырвался, бежит, курдюк в лунном