Шериф - Дмитрий Сафонов

Нет, я постираю наволочку, а в воскресенье испеку яблочный пирог. Придет Тамарка…

Внезапная судорога боли скрутила ее. Она и не подозревала, что у нее остались силы на ТАКУЮ боль. Еще мгновение назад она словно плыла по мягким волнам, только в животе немножко жгло… И ногам было холодно.

Но ведь это пустяк, правда? Если ногам холодно, надо взять одеяло, только и всего. Подумаешь, встану и возьму одеяло. Не развалюсь, не барыня. Лучше всего то, пуховое, которое мама подарила нам на свадьбу. Оно большое, мягкое…

Она старалась не думать про живот. Она знала, что там что-то не так. И одеялом тут не поможешь. Но она не хотела про это думать. Боль немного отпустила.

Ирина попробовала пошевелиться, изменить позу. Спина затекла и болела. Видимо, она уже долго сидела так: привалившись к деревянной раме кровати. Лучше лечь на пол.

Но не снимать подушку! Пусть она останется там, где лежит…

Она немного наклонилась вправо и расслабилась. Синтетический материал блузки заскользил по отполированной раме, и Ирина безвольно упала на пол, стукнувшись головой. Правда, боли она не почувствовала: наверное, ковер смягчил падение.

Или… Или вся боль ушла… туда…

Живот, словно подтверждая правильность ее опасений, разразился новым взрывом. Жевательные мышцы напряглись до предела, заставив челюсти щелкнуть. Издалека, будто со стороны, Ирина услышала громкий скрип. Даже не скрип — скрежет. Скрежет и хруст. Она успела подумать, что может сломать себе зубы.

Больше всего ей сейчас хотелось снова поплыть по мягким волнам, ощущая только холод в ногах. И — пусть оно будет, раз уж без этого нельзя — слабое жжение в животе. Такое, которое можно было вытерпеть.

Женщины всегда мучаются животами. Природа заставляет их мучиться. Каждый месяц. Да еще всякие болезни со странными названиями…

Раньше она знала эти мудреные словечки, они и сейчас были где-то рядом, кружились в голове, как многочисленные спутники вокруг Юпитера, но Ирина не могла ухватить их разумом. Раньше, бывало, за рюмкой ликера она объясняла подругам, что к чему, неизменно вызывая их восхищение — «надо же, Ирочка, и откуда ты все знаешь?!». Произносила эти колючие слова, заканчивающиеся непременно на «ит». Что-то там — «ит». Что-то — «ит». А вот что с ней сейчас такое — «ит»?

Надо сходить к Тамбовцеву. Он посадит в кресло с холодными стальными подставками для ног, посмотрит, помнет, пощупает и все скажет… Наверное, ничего серьезного… Боль уже проходит.

Ирина почувствовала, как мягкие приветливые волны подхватывают ее и несут, нежно несут… Так Валерка нес ее на руках: в белой пене свадебного платья.

Давно я уже не примеряла свое свадебное платье. Интересно, я сильно растолстела? Наверное, уже и не влезу. Да, с этой подушкой точно не влезу. Ничего, я…

Как хорошо засыпать… Только мне почему-то холодно… Ноги замерзли… И руки — тоже. Где же Валерка? Пусть принесет свадебное платье, я надену его, и сразу станет теплее. Нет! Нельзя его надевать. Я могу его испачкать… грязной подушкой. Лучше одеяло… Пусть принесет одеяло…

Она медленно скользила по мягким волнам, подставляя лицо свежему прохладному ветерку. Ветерок выжимал из глаз слезы, но ведь это — слезы счастья. Разве она не счастлива? У нее — красивый молодой муж. У нее — сын, умница, он так похож на отца. Они возвращаются на черной «Волге» — спасибо тестю, Семену Павловичу, заказал машины аж в самом Александрийске! — из загса. Валерий, не отрываясь, смотрит ей в глаза, и ей хочется плакать от счастья. За рулем сидит молчаливый шофер из фирмы «Заря». У него аккуратная короткая стрижка, на шее видны розовые следы от фурункулов. Ирина думает, что ему надо носить волосы подлиннее. Как у ее мужа. Красивые, густые черные волосы. Рядом с водителем сидит ее сын, Петя. Ему уже десять лет, и он так похож на…

Внезапно набежавшая волна сбила ее с мысли… Почему-то ей показалось, что все было не так. Что-то было не так, но что именно, она не могла вспомнить. Может, машина была не черная, а белая?.. Или Петя сидел за рулем? Ну конечно, он ведь уже вырос. У него своя машина, и он прекрасно водит. Онвезет счастливых отца и мать из загса в дом Ружецких, где уже ждут многочисленные гости. Весь город будет гулять у них. Ее мама запекла десяток кур, четырех гусей и двух молочных поросят. А на столе— опять-таки спасибо Семену Палычу, отличный мужик! — никакого самогона, только чистая водка, шампанское и настоящий заграничный коньяк. Дорогой! Какая же она счастливая! Чего ей еще надо? Рядом сидит муж, за рулем ее сын. Взрослый сын… Нет…

Ирине показалось, что она поняла, в чем тут дело. Ее сын. Он ведь — не от Валерки. Постойте? Разве такое может быть? Она едет из загса, она счастлива, она вышла замуж за Ружецкого. От кого еще может быть ее сын, кроме как от мужа — человека, с которым она только что связала свою судьбу? И даже — расписалась в какой-то книге с красным переплетом.

Волны продолжают ее мягко баюкать, но вода становится все Холоднее и холоднее. Но это даже хорошо. Теперь она не чувствует ни рук, ни ног. Им больше не холодно. Но зубы выбивают дробь.

Надо попросить Петю, чтобы он включил в машине печку. «Мне холодно, сынок!» Петя оборачивается… Но это не он. И не шофер. Это ее муж. Он ведет машину, послушно включает печку, даже достает одеяло, лежащее рядом с ним на пассажирском сиденье, и заботливо укрывает ее… Ирина чувствует, что ее плечи обнимает чья-то сильная рука. Обнимает не ласково, не с любовью, а как-то бездушно, по-хозяйски. Она боится поднять глаза и увидеть, кто это.

Нежные волны пропадают, уступая место раздирающей боли. Она смотрит вперед, сквозь лобовое стекло. Там, за поворотом, должен показаться дом Ружецких. Семен Палыч, спасибо тебе! Заказал свадебный кортеж аж в самом Александрийске — только для того, чтобы пересечь два перекрестка: от сельсовета до Первого переулка, там свернуть направо и с громким гудением клаксонов подъехать к дому. Ирина, видит, как он достает деньги, спрятанные в шкафу под газетой, устилающей бельевую полку. Большие руки с намертво въевшейся в трещины грязью немного дрожат, когда он их считает. Он боится, что ему не хватит. Шампанское в Александрийске можно купить только из-под полы, а ему так хочется, чтобы на столе было шампанское. Чтобы пробки били в потолок. Она знает, что сердце его обливается кровью всякий раз, когда тугая пенящаяся струя ополовинивает открытые бутылки, брызгает в салат и на пол. Он хочет сказать, чтобы открывали аккуратнее, но вовремя спохватывается и незаметно наливает себе рюмочку водки. Он так и не попробовал заграничный коньяк. Подливал всем, а сам даже не попробовал.

Он говорит заплетающимся языком: «Теперь у меня двое деток: сын и дочка». И почему-то поднимает глаза к потолку и дергает кадыком. Судорожно, словно что-то глотает. Его жена, Александра Ильинична, умерла восемь лет назад от рака груди. Он сидит слева от свидетеля, Кирилла Баженова, и рядом с его прибором стоит пустая тарелка. Он сам так захотел. Потом, напившись, он уходит в свою комнату и там тихонько плачет. Никто этого не слышит, но все знают об этом.