Устремлённая в небо - Брендон Сандерсон

– Пссссс!

Я остановилась и посмотрела на рацию, прицепленную к рюкзаку.

– Пссссссссссс! Спенса!

Я оглядела коридор. Справа – это что, Киммалин, одетая в черное?

– Жучик?

Она энергично замахала, подзывая меня. Я нахмурилась, охваченная подозрениями.

Потом мне захотелось дать себе пинка. Идиотка! Это же Киммалин!

Я подошла к ней:

– Ты что?..

– Ш-ш-ш-ш! – шикнула она, просеменила по коридору и осторожно заглянула за угол. Потом снова махнула мне рукой, и я, окончательно сбитая с толку, последовала за ней.

Так мы еще пару раз свернули в пустых коридорах. Нам даже пришлось нырнуть в туалет, и Киммалин заставила меня ждать там вместе с ней, ничего не объясняя. Наконец мы добрались до коридора с цепочкой дверей. Женские комнаты. У одной из комнат о чем-то болтали две незнакомые мне молодые женщины в летных комбинезонах, с нашивками звена «Звездный дракон».

Киммалин держала меня там, выглядывая из-за угла, пока те двое наконец не ушли в другую сторону. Я обратила внимание, что мы с Киммалин пришли со стороны черного хода, противоположной от столовой. Так она заболела или нет?

После ухода тех девушек из одной двери высунулась голова ФМ – ее короткие волосы были подколоты блестящей заколкой. Киммалин стрелой метнулась к ней, я – следом, и мы влетели в комнату.

ФМ захлопнула дверь и ухмыльнулась. Их маленькая комната осталась такой же, какой я ее запомнила, только одну из кроватей убрали после гибели Утра. Осталась койка у левой стены и кровать у правой. Между ними на полу лежала груда одеял и стоял столик, а на нем – два подноса с едой: тарелки с горячим супом, тофу из водорослей и толстые ломти хлеба. Настоящего хлеба. С настоящим суррогатным маслом.

Мой рот наполнился слюной.

– Мы попросили, чтоб нам дали побольше, – сказала Киммалин, – но они принесли суп, потому что думают, что мы болеем. Но все же, как сказала Святая, «не проси больше, когда уже что-то имеешь».

– Они убрали лишнюю кровать, – добавила ФМ, – так что мы сложили несколько одеял на пол. Вот только туалетом пользоваться будет непросто, но мы тебя прикроем.

До меня наконец дошло. Они притворились больными, чтобы можно было попросить ужин в комнату и поделиться им со мной. Они тайком провели меня к себе и устроили для меня подобие кровати.

О звезды! Я почувствовала такую огромную благодарность, что едва не расплакалась.

Но – воины не плачут!

– Ой. У тебя такой сердитый вид… – испугалась Киммалин. – Не сердись. Мы не думаем, что ты слишком слабая, чтобы дойти до своей пещеры. Мы просто подумали… ну, понимаешь…

– Что приятно иногда сделать перерыв, – сказала ФМ. – Даже великие воины иногда устраивают себе перерыв, верно, Спенса?

Я кивнула, не решаясь вымолвить ни слова.

– Отлично! – сказала Киммалин. – Тогда давайте поедим. А то после всех этих махинаций я просто умираю с голоду.

Этот суп был вкуснее крови моих врагов.

Хотя, если учесть, что я никогда не пробовала вражеской крови, возможно, это было не очень справедливо по отношению к супу.

Он был вкуснее любого другого супа. У него был вкус смеха, любви и признательности. Его тепло сияло у меня внутри, словно раскаленное добела ракетное топливо. Я угнездилась в одеялах с миской на коленях, а Киммалин и ФМ болтали.

Я изо всех сил сдерживала слезы. Я не буду плакать!

Но у супа был вкус дома. Почему-то.

– Я же тебе говорила, что этот наряд заставит ее пойти со мной, – заявила Киммалин. Она сидела на кровати, скрестив ноги. – Черный цвет всегда интригует.

– Ты точно чокнутая, – сказала ФМ, помахав ложкой. – Нам повезло, что тебя никто не увидел. Непокорные слишком рьяно выискивают причины оскорбиться.

– Ты тоже Непокорная, ФМ, – сказала я. – Ты здесь родилась, как и все мы. Ты – гражданка Объединенных Пещер Непокорных. Почему ты упорно делаешь вид, будто ты какая-то другая?

ФМ как-то уж очень радостно ухмыльнулась и, казалось, даже ждала этого вопроса.

– Быть Непокорным, – сказала она, – это не только вопрос нашего гражданства. Это всегда преподносится как некий образ мыслей. «Истинный Непокорный думает так» или «Быть Непокорным значит никогда не отступать» – и все в том же духе. Поэтому, по их же логике, я могу не быть Непокорной по своему собственному выбору.

– И… ты этого хочешь? – спросила я, склонив голову набок.

Киммалин протянула мне еще кусок хлеба.

– Она думает, что вы все чуточку… агрессивны.

– Опять это слово! Ну кто так разговаривает?

– Эрудированные люди, – сказала Киммалин и отправила в рот ложку супа.

– Я не желаю, чтобы меня связывали путы автократии и национализма, – снова заговорила ФМ. – Чтобы выжить, нашему народу пришлось создать сцементированное общество, но попутно мы сами себя поработили. Большинство людей никогда не задают вопросов и механически повинуются. Остальные повышают агрессию до такого уровня, при котором трудно испытывать естественные чувства!

– Я испытываю естественные чувства, – сказала я. – И буду драться с любым, кто это оспорит.

ФМ посмотрела на меня.

– Выбираю мечи. На рассвете, – пробормотала я, вгрызаясь в хлеб. – Но, возможно, я не смогу встать, потому что объелась хлебом. Вы правда, что ли, все это едите каждый день?

– Дорогая, а что ешь ты? – спросила Киммалин.

– Крыс, – сказала я. – И грибы.

– Каждый день?

– Раньше я приправляла крысятину перцем, но он закончился.

Девушки переглянулись.

– То, что адмирал так поступила с тобой, настоящий позор для ССН, – сказала ФМ. – Но это естественное усиление тоталитарного стремления к абсолютной власти над теми, кто ей сопротивляется. Типичный пример ханжества этой системы. Неповиновение они непокорностью не считают, если речь идет о реальном неподчинении.

Я бросила взгляд на Киммалин, та пожала плечами:

– Она очень серьезно к этому относится.

– Мы поддерживаем правительство, которое слишком много на себя взяло под лозунгом общественной безопасности, – продолжала ФМ. – Люди должны выразить протест и восстать против верхушки общества, которая держит их в рабстве!

– Верхушка общества – это такие, как ты? – спросила я.

ФМ посмотрела на свой суп, потом вздохнула:

– Я бы ходила на собрания Спорщиков, а мои родители снисходительно гладили бы меня по головке, а всем остальным говорили, что это у меня период контркультуры. А потом они записали меня в летную школу… ну, и я начала летать.