Исчезновения - Эмили Бейн Мерфи

– Черт побери, Айла, – выдыхает Беас, в конце концов выпуская листы из рук. Она прикрывает широко открытый рот. – Ты это сделала.

– Это моя мама, – говорю тихо. – Я только собрала крохи, которые она оставила, и продолжила работу.

– Так что это значит? – спрашивает она, и ее голос становится выше. – Айла, что это значит?

– Это значит, – говорю, сглатывая, – что побратимы живут в Проклятии, взятом полностью со страниц Шекспира.

– Ты понимаешь, что за десятилетия никто так близко не подбирался к разгадке? – Беас вспрыгивает на ноги. – Пойдем, расскажем Клиффтонам! Давай сообщим всем!

– Подожди! – говорю и хватаю ее за руку. Борюсь с собственным желанием слететь по ступеням вниз и победно постучать в дверь библиотеки доктора Клиффтона. – Мы все еще не знаем, почему семь лет имеют значение или почему это происходит здесь, именно в этот период времени. Не думаю, что нам нужно рассказывать об этом кому-либо до тех пор, пока не ответим на эти вопросы.

Я не упоминаю другого момента, который продолжает преследовать мое подсознание: почему мама стала единственным исключением?

Беас немного надувает губки, но потом хватает меня за руку, и мы обе визжим и прыгаем. Потому что сегодняшний день – отметка, говорящая об изменениях, о том, что мы повернули за угол. Мы обе это чувствуем: что-то большое, новое.

– Хорошо, – соглашается Беас, – пока никому не расскажем. Немного поработаем над твоей маленькой теорией, пока она не станет достаточно сильной, чтобы загореться сама по себе.

– Именно так, – говорю, складывая и убирая список.

И потом будем смотреть, как она полыхает.

20 февраля 1943 года

Птица: альбатрос

Альбатросы образуют пары на всю жизнь,

и все же за свою жизнь альбатрос пролетает миллионы километров в одиночестве.

Ларкин хорошо сделал свою работу. Шумиха вокруг Добродетелей разносится по тайным трубам подпольного мира. В общем это просто слухи. Виктор хочет, чтобы этот шум достиг высшей точки, перед тем как мы продадим на аукционе Добродетели за бо́льшую цену, чем кто-либо из нас мог себе представить.

Но прежде всего нам нужно создать их запас.

Все это время я считал, что Гарольд забрал детей в какое-то путешествие, верил, что, хотя дом тихий, но все вещи остались внутри, они обязаны вернуться с Камнем. Он должен быть у одного из них, и если бы я пытался угадать, то сделал бы ставку на девочку. Потому что история всегда повторяется.

Но кажется, словно они сами исчезли. Пыль тревожу только я. Мои ботинки оставляют следы на дереве, которые мне нужно потом убрать. Внутри этого пустого дома, окруженный улыбающимися лицами с их фотографий, я чувствую, что схожу с ума, будто попал в семью привидений.

Вижу, что соседка Куиннов подозревает меня в чем-то, как только стучу в дверь. Что-то во мне всегда настораживает людей.

Она слегка приоткрывает дверь и смотрит на меня, сузив глаза, ее волосы растрепаны, а щеки чересчур нарумянены. «Рейд» – написано на почтовом ящике.

Изображаю улыбку:

– Миссис Рейд? – говорю.

– Кто вы? – спрашивает она. – Я видела, как вы ходите вокруг. Что вам нужно от соседнего дома?

– Мы с Джульет выросли вместе, – объясняю.

– Я не видела вас на похоронах, – говорит она, поджав губы.

Старый вкус гниения наполняет рот, и я прочищаю горло.

– Мы… не общались до недавнего времени.

Я не убедил ее. Мое терпение на исходе.

– Мне нужно связаться с ее семьей. Если бы вы могли сказать мне, где их найти… – Я делаю шаг вперед.

– Не знаю, где они, – отрезает она и закрывает дверь перед моим носом.

Слышу щелчок замка – простого, такие я взламывал сотни раз до этого. Я почти уверен, что она лжет, и раздумываю, не ворваться ли к ней и не накачать ли хлороформом, который находится в моем кармане. Я мог бы отвезти ее в один из городов-побратимов и собрать новую Добродетель, посмотреть, сколько Виктор сможет за нее получить.

Вместо этого отворачиваюсь с усталым вздохом. Слишком много усилий для такой ворчливой старой кошелки. Мне нужен кто-то юный, тот, который ближе к детству, когда жизнь легка, беззаботна и радостна. По крайней мере, такой она должна быть.

Еще раз смотрю на окно Айлы.

Поднимаю воротник пальто, чтобы спрятать лицо, и возвращаюсь к железнодорожной станции. В голове плещутся мысли о Джульет, и я не могу вспоминать несколько ярких мгновений моей юности без того, чтобы не думать о единственном человеке, подарившем их мне: девочке, в которую я влюбился, когда мне было всего десять лет, – в нее и больше ни в кого и никогда.

Матильда.

Лучшая подруга Джульет.

Моя маленькая рыжая птичка.

Я пригибаю голову на ветру и чувствую, как снова возвращается легкая хромота, когда начинаю идти быстрее.

Даже сейчас я все еще люблю ее. С той самой бесконечной зимы, когда мне было десять лет и моя приемная мать Элеанор не выпускала меня на улицу. Я сидел весь день у окна, хотя от жара огня запотевали стекла. Мир за ними начинал казаться всего лишь размытой фотографией.

Но потом однажды Джульет и Матильда заскочили через парадную дверь, а я не повернулся, чтобы посмотреть, как они стряхивают снег с волос. Их щеки раскраснелись там, где кожа встретилась с морозом, и они обе были так полны жизни. Я продолжал рассматривать свою энциклопедию о птицах и подпрыгнул, когда Матильда подошла ко мне сзади.

– Тебе нравится наблюдать за птицами? – спросила она вежливо. – Джульет сказала, что ты следишь за ними из окна.

На мгновение я утратил дар речи.

– Да, – наконец сказал я. – Но зимой их часто не увидишь.

– Какая твоя любимая?

– Матильда! – спустился к нам голос Джульет, она была уже на полпути вверх по лестнице.

– Иду! – крикнула Матильда в ответ.

Но вместо этого выжидающе повернулась ко мне.

Я заикался, листал страницы, пока не нашел ту, на которую больше всего любил смотреть. Яркие краски нарисованной птички. Я показал ее Матильде, стесняясь, словно птичка была частью меня.

Она долго изучала изображение, рыжие волосы падали ей на глаза, пока она их не откинула.

– Матильда! – снова позвала Джульет.

Но она осталась рядом со мной. Кончиком пальца начертала контур птицы в тумане окна.