Небо и корни мира - Юлия Тулянская

Во внутреннем дворе за завалом нашли раненого – знатного воина, у которого плащ был застегнут фибулой в виде жезла. Он лежал неподвижно и неуклюже, потому что скатился с завала и застыл как пришлось. Яромир посмотрел на раскинутые руки, задранный подбородок – и подумал: мертвец. Но подбежала и наклонилась над телом Ликсена:

– Живой.

Жезлоносца перевязали, пока он был в беспамятстве, и на теле нашли бумагу. Это была проповедь воинственного епископа Эвонда.

«В безумии князь Яромир хочет подменить собой Вседержителя. Он желает предотвратить Конец и тем изменить предвечный Замысел творения. Кто он такой, что берет на себя изменение Замысла на человеческий лад? Разве он – Истина, как Вседержитель? Разве он – Благо? Может ли он даровать людям бессмертие и полную победу над злом? Богоборец – ставленник земнородных тварей, которых породил Обитаемый мир. Он хочет, чтобы кровь земнородных соединилась с кровью людей, и их потомки навсегда лишились пути к подножию Небесного Престола».

Яромир, знавший язык вардов, за время войны выучился на нем и читать. Он забрал бумагу себе и, выйдя на двор, пока не стемнело, начал разбирать проповедь дальше.

«Князь Яромир ослеплен успехами, тем горше будет для него гибель. За противление Престолу его ждет казнь на этом свете и страдания на том. И жена его, падшая вестница…»

На этом месте проповеди Яромира охватил гнев. Чем им не угодила Девонна? Она лечит раненых, и своих и чужих, растит сына – и все. Она не пустила ни одной стрелы во врага. Не сказала ни одного слова, зовущего к ненависти.

«…Падшая вестница, досыта вкусит мрака и разделит его судьбу после смерти, как разделяла ее при жизни».

Яромир сунул проповедь за пазуху. Он стоял посреди двора, не в силах сообразить, куда нужно идти. Ветер трепал ему волосы. Судя по низким тучам, опять собирался дождь. Не вытерпев, Яромир снова вытащил и развернул грамоту. Проповедь была полна поименных угроз всем, кто давно был рядом с ним. Епископ Эвонд с таким знанием описывал наказания и пытки, которые потерпят от демонов осужденные в Подземье, что Яромир глухо проговорил: «Да он, видно, и сам демон!»

Но он не мог уже остановить себя, чтобы не читать дальше.

«И кто примет пощаду и хлеб от богоборца – тому воздастся кара, и скажет он: «Лучше бы мне не родиться на свет».

Из лазарета выскочила круглолицая Ликсена. Она метнулась мимо Яромира по влажному от дождя и распаханному сапогами дружинников двору, но остановилась и всплеснула руками:

– Яромир, я же за тобой! Там этот жезлоносец, Клевен, тебя зовет.

И всплеснула руками еще раз, увидев грозное лицо, взъерошенную бороду и свирепый взгляд Яромира. Тот кивнул, поднялся на крыльцо, чувствуя, что от гнева дышит, как бык на привязи. «Не хочешь пощады, жезлоносец, – не будет! – клялся он про себя. – Падшая вестница… что она им сделала?! Демоны!»

В лазарете поставили перегородку, чтобы отделить вардов от своих раненых. Возле жезлоносца сидела шаманка Фьорвит. Девонна ненадолго убежала взглянуть на маленького Кресислава. Яромир тяжелым шагом зашел за перегородку, остановил на лице раненого помрачневший взгляд.

– Это ты – сын погибели? – почти неслышно спросил жезлоносец Клевен, поглядев на него.

В его глазах читалось сдержанное страдание. Раненого переодели, сквозь белую рубашку уже просочилось кровавое пятно. Белья в крепостице не хватало, все разорвали на полосы для перевязок. Голова его лежала на мешке, который был набит сеном.

– Да, я, – наклоняясь, тихо отвечал Яромир.

Порыв его гнева угас. Яромиру казались знакомыми бессильно лежащая на мешке светловолосая голова, серые глаза жезлоносца. Он был похож на всех других людей, которые испытывают муки от болезни или раны. На дружинников самого Яромира. На Брослава, писарского сына, который недавно поднялся на подмостки за частоколом показать князю опись имущества и припасов заставы и вдруг, взявшись за пробитую стрелой грудь, упал у его ног.

– Что ты мне хочешь сказать? – потеплевшим голосом спросил Яромир жезлоносца.

– Ничего… – с усилием произнес тот. – Запомнить тебя в лицо, – и, уже чуть задыхаясь. – Если ты пощадишь меня, я тебя найду и убью.

Яромир больше не сердился, неожиданно осознав, что жезлоносец позвал его к себе нарочно, чтобы разозлить и этим обречь себя на казнь. Точно как сказано в проповеди: «От богоборца нельзя принимать никакого милосердия».

– Ты сперва выживи, жезлоносец, – ответил Яромир. – Обо мне еще успеешь подумать. А я людей, между нами говоря, не ем…

Шаманка Фьорвит, сидевшая рядом, не понимала языка вардов. Ее морщинистое лицо оставалось невозмутимым.

Тем временем пал Гронск. Лорд Эймер хотел послать гонца к королю с радостной вестью. Но неожиданно от самого Неэра прискакал гонец:

– Приказ государя, мой лорд!

Эймер сорвал со свитка печать. Король хотел, чтобы лорд Орис-Дорм оставил под стенами Гронска часть своих войск, а сам с главными силами шел на осажденную заставу богоборца.

Эймер выполнил приказ. Он оставил небольшую дружину в разоренном, обескровленном городе и поспешил на соединение с войсками короля.

Путь от Гронска к заставе вел по заболоченным низинам, поросшим густым, мрачным лесом. Ноги лошадей с трудом ступали то по мягкому, густому мху, то по сырой вязкой земле, покрытой гниющим прошлогодним листом. Из-под этого покрова сочилась болотная вода. Часто дорогу преграждали разлившиеся ручьи, овраги и буреломы, которые особенно трудно преодолевать верхом.

Эта местность представлялась лорду Эймеру безумным смешением трех сущностей – земли, воздуха и воды. Земля здесь не была твердой, а воздух – прозрачным. И под ногами, и вокруг, и вверху, и внизу все казалось текучим и зыбким. Густой, вязкий туман стоял от земли и до самого неба. Эймеру казалось, что они движутся по тинистому дну озера и над ними – мутная вода, сквозь которую нельзя разглядеть солнце. Было трудно дышать, влага оседала на гривах коней, на доспехах всадников, одежда и волосы людей отсырели.

Туман стоял и ночью, и днем. Едущие впереди едва различали в нескольких шагах знамя лорда Эймера, а идущие следом пешие воины уже почти не видели друг друга. Во время ночлега можно было заблудиться, попытавшись подойти к соседнему костру. Да и огонь словно отказывался разгораться в этом тумане, был тусклым и скоро гас. Гасли и факелы, которые Эймер приказал зажигать даже днем.

Ночью не было видно звезд, днем – солнца, и проводник, взятый из деревни, потерял направление.

– Остановиться и ждать, – приказал Эймер в надежде, что туман рано или поздно рассеется.

А туман становился все гуще, и вот уже ни всадник, ни пеший не видел не только стоящего рядом, но и своих ног, а протянув вперед руку – собственных пальцев. Каждому чудилось, он остался один посреди вязкого, густого облака, бесконечно далеко от прочих. Эймер слышал, как воины бранятся и перекликаются между собой, в их голосах звучал страх. И выкрики людей, и испуганное ржание лошадей доносились словно издалека – туман глушил звуки.