Просроченное завтра - Ольга Горышина

— Да не кисни ты! Берлин посмотришь. Баб немецких потрахаешь. Что еще нужно музыканту для счастья?! Гроши? Яки гроши?

Макс смотрел под ноги. Антону не нужен собеседник. Ему не нужен и слушатель. Между ними двадцать лет разницы и пропасть в мировоззрении. Но он единственный из музыкальной тусовки, кто не базарил зря. Остальные лишь хлопали по плечу и говорили, что отец может им гордиться. Чем гордиться? Тем, что сын не знает, где взять деньги даже на авиабилет? Не у матери же просить в долг!

— Ладно, — Антон шарахнул по его спине, как по барабану. — Дальше сам. Мне тут в гости завернуть надо.

Ему в гости, а Максу домой. Взглянуть на Полину, взять гитару и уйти. На обед от шеф-повара-бабы-Маши с некоторых пор рассчитывать не приходилось, потому он купил две шавермы и неспешно пошел домой, хотя с удовольствием посидел бы на исцарапанной скамейке. Каждая минута с Полиной сейчас наказание. Попросить прощение? Но за что? За то, что пытается стать для нее мужиком. За это?

— Надеюсь, сюрприз — это не шаверма?

— спросила Полина вяло, но все же приняла свою долю из рук Макса после того, как тот расспросил ее про ногу.

Перелома нет, но ушиб будет сильно болеть дня три. Съемки почти что накрылись медным тазом, а спектакли из-под него точно не вылезут.

— Везет же людям, которые могут работать даже в гипсе. А мы все — с рожей- кожей непорядок и пинок под зад!

Она пыталась шутить, но Макс видел, как ей больно и физически, и морально. И он отсыпал ей еще с лихвой боли своей новостью.

— Здорово, — отозвалась тихо Полина и принялась чесать забинтованную ступню.

— Я за тебя рада. Когда едите?

— Понятия не имею. Ноябрь-декабрь, наверное.

Макс не смел поднять глаз и изучил уже почти все трещинки в паркете.

— Всего два месяца, Полина, — продолжал он, по-прежнему буравя взглядом пол.

— А я что-нибудь говорю? Искусство превыше всего. Я действительно за тебя рада. Да и потом что такое декабрь? елки. Жизнь начнется уже после елок…

— Слушай, Полин, — он протянул к ней руку, но она схватилась за ногу и мотнула головой. — Ты имеешь полное право злиться. Глупо говорить, что ты могла сглазить, но… Я запутался, я не знаю, куда лезть. Моим дипломом, который еще выгрызть надо, можно будет подтереться и только. Я должен хвататься за все. Авось, что и выгорит, а? Ты веришь в меня? Ну хоть немного…

Полина подняла глаза. Макс боялся, что она плачет, но нет — только злится.

— Макс, я верю. Я во все верю. Только близкие люди не боятся быть откровенными друг с другом.

Макс согласно тряс челкой.

— Да, я знаю… Поверь, я мучился… Я должен был поехать с тобой, но… Полина, это для нас, понимаешь? Ну хоть какие-то деньги на Новый год.

Полина поджала губы. Макс не спускал с нее взгляда — что-нибудь сейчас скажет и точно неприятное. И она выдала:

— Нам не нужны деньги, я же сказала. Два месяца, Макс! Два месяца! Два месяца, когда мы только начали отношения. Макс!

— Но ведь это только через два месяца и… Я договаривался с Антоном, когда и мечтать о тебе не мог. И сейчас я не могу его подвести. Он уже и программу разработал, написал обо мне работодателям…

Полина отвернулась и промямлила:

— Я переживу. Ничего со мной не случится.

Макс придвинулся к ней и попытался обнять, но Полина отмахнулась:

— Не надо! Не сейчас. Я могу только о пальце сейчас думать. Ты не тряси диван, пожалуйста, ладно? И завари чай, а то шаверма не в том горле застряла.

Макс поднялся. Ну, можно сказать, обошлось без скандала.

— Макс, а на что ты билет собрался покупать? — метнула Полина страшный вопрос прямо ему в спину и угодила между лопаток. Макс аж дернулся, точно от физической боли.

— Еще два месяца. Найду.

— Не смей занимать! Я дам тебе денег. Привезешь мне бутылку настоящего немецкого пива.

Макс обернулся, заслонив спиной закипающий чайник.

— Полина, тебе самой не смешно? Ты не хочешь, чтобы я уезжал, и покупаешь мне билет…

— Да, не хочу, — перебила Полина. — Но я знаю, что ты все равно поедешь. И еще знаю, сколько вам платят за вечер. Не дури, Макс. Ты едешь ради экспириенса. Не ради бабла. Вот за твой экспириенс я и плачу, ясно? А сейчас завари мне чай, бери гитару и вали. Не могу тебя видеть! Гитарист хренов!

Макс сунул ей в руки горячую чашку, и Полина пропела:

— Говорят, музыканты — самый циничный народ.

Он поцеловал ее в лоб и прошептал:

— Я не пойду назад пешком. Попрошу Витьку подбросить.

— Вали уже! — прорычала Полина с едва приметным смешком.

Макс отхлебнул чая, взял гитару и выскочил на лестницу. Никогда еще ступени не звучали под его подошвами так стройно.

Алена сбежала из дома, когда чай на дне чашек еще даже не остыл. Мать смотрела на нее так свирепо, что Алене сделалось смешно, и она решила не разубеждать ту в причине купания. Она и сама бы хотела, чтобы это случилось сегодня и со Стасом на берегу реки, а не тогда в стогу с Серегой, но ничего не изменишь. Что прочитал во взгляде хозяйки Стас, Алене не хотелось гадать, потому что тот не улыбнулся за десять минут ни разу, а потом, забыв про вежливость на дороге, пошел на обгон по обочине, запачкав свою машину и обдав пылью другие.

— Я не должен был приезжать, — сказал он и снова замолчал.

И молчал до города, хотя они ехали, несмотря на запрещенные обгоны, больше часа. Еще был вечер. Провести его перед телевизором будет ужасно, и Алена безумно обрадовалась, когда Стас спросил, отвезти ее домой или еще рано? Конечно, рано. Она хочет побыть с ним. Алена не только подумала это, она именно так и сказала, и тогда на губах Стаса заиграла потерянная улыбка.

— Спасибо. Не поверишь, как приятно слышать подобное от девушки.

И он больше ничего не сказал. Даже не бросил на нее мимолетного взгляда, но она… Ей вдруг сделалось до безумия жарко, и бюстгальтер, который она купила в мае под платье на выпускной, вдруг сделался мал. Она вцепилась в коленки, чтобы вытереть ладони, и сказала то, что обещала себе не говорить:

— Макс не знает, что мы поехали вместе, и думает, что я вернусь только утром…

Она не собиралась на этом останавливаться, но Стас вдруг сбросил скорость и, свернув на ближайшую улицу, заглушил мотор. Руки его остались на руле. Костяшки пальцев побелели. Наверное, сейчас он мог оторвать руки только вместе с рулем, а она, наверное, ничем не смогла бы отлепить язык от зубов, как и залить жажду, опалившую треклятый рот.

— Я не ожидал от тебя такого. Вот честно, не ожидал.