Женщина с глазами Мадонны - Евгения Михайлова

И Василий, и Анатолий привлекались к суду в первый раз. Но дело Кати Смирновой – это всего лишь один эпизод в предъявленных им обвинениях.

Для Тони и Кати этот кошмарный день утонул в тумане. Они что-то говорили, Катя видела, как будто в страшном сне, лица своих мучителей, нагло улыбающуюся Дашу в окружении адвокатов, психологов, учителей. Пострадавших тоже опрашивали. Они что-то говорили, не слыша собственных голосов. Но что они могли сказать? Они знали меньше всех. О бездне, где они сгорали заживо, не расскажешь. В суде произносят другие слова. Тоне удавалось собираться лишь тогда, когда говорила Настя, ее адвокат. Настя говорила то, что сказала бы она сама… Но она смотрела на безучастные лица судьи и прокурора – и ни на что не надеялась. Да, собственно, им с Катей нужно только одно – никогда не видеть эти лица. На что им еще надеяться?

– У меня такое впечатление, – произнес отчетливо голос Насти, – что мы с государственным обвинителем поменялись местами. Это он жалеет и входит в положение – не пострадавшей девочки, чье детство так жестоко растоптано, чье будущее настолько усложнилось, а преступников, – да, я произношу это слово до того, как его произнесете вы, ваша честь. Мое требование – применить к этим людям максимально суровое наказание, предусмотренное законом, – связано с тем, что необходимо прервать цепь вседозволенности. Вспомните о том, что вы тоже – родители, что криминал не выбирает, что среди этих бравых молодчиков, поиздевавшихся над чужой девочкой, у двоих есть свои дети. Тут жены требовали им свободы. Но мы с вами, коллеги, знаем, что бывает с такими семьями. Некритичный, бесконтрольный, оправданный в асоциальном поведении человек опасен всем. Своим детям – тоже. Подросток Даша, окруженная спасателями… По ее поводу государственный обвинитель тоже сказал немало сочувственных слов. Нежный возраст, первая ошибка, введена в заблуждение… Мое мнение – суд сейчас или даст «добро» подлости, низости, цинизму, или найдет возможность объяснить человеку на пороге взрослого мира: этому всему в мире людей выхода нет. В пятнадцать лет это нетрудно понять. Потом будет трудно. Даша, ты так радуешься тому, что прославилась. Если ты поймешь, что прославилась плохо, что тебя окружает всеобщее презрение, – когда ты это поймешь, у тебя появится надежда на человеческую, женскую жизнь. Пока я такой надежды не вижу. У меня все, ваша честь.

Потом опять был туман. Когда судья ушла и был объявлен перерыв, Тоня, сжимая одной рукой холодную ручку Кати, другой крепко держалась за подлокотник кресла, чтобы не упасть, так кружилась голова. Настя и прокурор прошли, не взглянув в их сторону. Потом все вернулись. Судья что-то долго читала, по каждому отдельно, ссылалась на результаты экспертиз, признания, очные ставки… По лицам стоящих в клетке мужчин Тоня поняла: они не ожидали столь сурового приговора. Даша растерянно крутила головой. Тоня поймала ее неуверенный взгляд. Услышала последнюю фразу приговора:

– Васильев и Никитин ждут в следственном изоляторе слушаний по остальным эпизодам.

Выходили из зала суда все в полном молчании. Настя подошла к Тоне и Кате во дворе, повела к своей машине. Тоня увидела, как отец раздраженно подтолкнул Дашу на заднее сиденье своего джипа. Какое-то время Настя и мама с дочкой ехали молча. Потом вдруг раздался голос Кати:

– Настя, а что будет с Дашей? Ты хотела, чтобы ее посадили в тюрьму?

– Нет, конечно, я хотела, чтобы она что-то поняла, всего лишь. У нее все в порядке. Ее даже не выгонят из школы. Походит на занятия по психологии, будет там вышивать и рисовать ромашки. Но ты сегодня победила. Понимаешь? Если кто-то тебя обидит, оскорбит, ты должна знать: злые, жестокие люди – это слабые люди. Их не за что жалеть. Их можно только презирать. Вот этому тебе придется учиться.

– Нет, Настя, – вдруг легко рассмеялась Тоня. – Катя не сможет. Вот просто нет такого материала у нее в организме. Я ее хорошо изучила. Когда ее кто-то обижал в детском саду, я ей говорила: не играй больше с ней. Она сначала соглашалась, потом прихожу, смотрю: они опять вместе играют. И Катя мне так виновато: «Мама, но мне было плохо не играть с Лялей. Она же не знает, что я с ней больше не дружу».

– Ну, что же. Повезло, значит, тем, с кем Катя подружится по-настоящему. Она очень хороший человек. А с Дашей, Катя, ты будешь дружить, если она, к примеру, предложит?

– Нет, – спокойно ответила Катя. – Я на самом деле умею презирать. Я выросла.

Они уже подъезжали к дому, когда Тоня спросила:

– Настя, я, если честно, не могла там ни на чем сосредоточиться. А какие у этих двух еще эпизоды?

– Много разных. У одного это связано со съемками, вот такими, как с Катей, у другого – слесаря салона – убийство. Девушки – администратора салона. Она ждала ребенка. Вот об этом я и говорила в суде. Они сами не останавливаются.

– Мама, – вдруг произнесла Катя. – Мы решили, что я перейду в другую школу, чтобы не встречаться с Дашей и всеми, кто будет смеяться… Так вот я решила. Я останусь в этой школе. На мне нет вины.

Тоня и Настя смотрели на девочку серьезно, с уважением и тревогой. Тоня изо всех сил скрывала, что сердце у нее оборвалось и покатилось куда-то, наверное, в пятки, куда ему положено вроде прятаться от страха. Так хотелось обойти. Хотя бы одну проблему.

В хрупкой элегантной женщине, которая вела за руку белокурого, сероглазого и какого-то светящегося мальчика, не сразу можно было узнать Веру, какой она была два года назад. Взгляд спокойный и уверенный, лицо, пожалуй, более красивое, чем раньше. Значительное – точно. Никто ее уже простушкой и невидимкой не назовет. Следы прошедших лет – это тонкие морщинки у глаз, упрямо сжатый рот.

– Вера, я забыл тебе рассказать, – милым голоском произнес мальчик. – Что сегодня было у нас на рисовании.

– Ты забыл, Костик? Как ты мог? – лицо Веры мгновенно осветилось, глаза стали глубокими и теплыми, губы расцвели. – Рассказывай быстро.

Ребенок говорил, смеялся, кого-то передразнивал, а Вера не могла налюбоваться, не могла поверить, что они все победили. Это казалось невозможным. Тяжелый, унизительный развод с оскорблениями от бывшего мужа, с претензиями сына. Их больше всего раздражало, что она ушла к «богатому». Вера выписалась из квартиры, оставила деньги сыну на свадьбу. А он тут же бросил свою девушку и нашел другую.

Затем другой брак… Таинство, которые они с Андреем отмечали вдвоем. Печалились о былом, о том, что столько лет шли друг к другу, не зная об этом, праздновали свое родство. И борьба за Костика. Одна смена бюрократов была разоблачена, пришла на ее место другая. Копались в жизни, в отношениях, проверяли искренность мотивов… В самый, казалось, последний момент вдруг Вере объявили, что комиссия сочла более достойными других кандидатов на усыновление. А это оказались Светлана со Станиславом, которые просто подстраховали так Веру.

В общем, все позади, они втроем, им так тепло и уютно. Сиротство – это лишь шрамик на плече Костика, тень тоски иногда в глазах Андрея, горестная складка у рта Веры, которую не исправить даже Свете из салона «Шоколад». Андрею нравится. Вера подняла голову к февральскому темнеющему небу, которое вдруг осыпало их последней, наверное, метелью, и глубоко, свободно вздохнула.