Последняя трапеза блудницы - Наталья Солнцева

– Завтра Домнин собирает в «Ар Нуво» избранную публику, – безжизненным голосом произнесла вдруг Инга. – Лида обещала достать мне пригласительный, не бесплатно, разумеется. Директор клуба – ее приятель. Надеюсь увидеть там… свою соперницу.

– Какая она вам теперь соперница?

– Я хочу смотреть и смотреть на нее, – истово произнесла Инга. – Хочу понять, что он нашел в ней! Чего нет во мне?

– Он умер.

– Это не имеет значения. Смерть ничего не решает…

– Вам не стоит туда ходить.

Но госпожа Теплинская не обратила внимания на обращенную к ней фразу. Она прислушивалась к своей внутренней боли и была глуха к голосу разума.

Астра показала ей еще несколько фотографий – танцовщиц из ансамбля «Терпсихора», студентов: Домнина и Маслова.

– Вам знаком кто-нибудь из этих людей?

В глазах Инги мелькнула и погасла искорка интереса.

– Нет…

– Не торопитесь. Может быть, вы встречались с кем-то из них давно, много лет назад.

Госпожа Теплинская еще раз перебрала снимки, отложила два и долго сидела, пытаясь осмыслить, за что зацепился ее взгляд.

– Вот… – показала она пальцем. – Кажется, это лицо напоминает мне… Кого оно мне напоминает?

Сильфида на стене застыла в полете под неслышимые звуки волшебных флейт и скрипок. Очарованный лес и полная луна в туманном ореоле внимали тихому трепету ее крылышек…

Гостиная большой городской квартиры, обставленная эксклюзивной мебелью, с позолоченной люстрой и тяжелыми шторами почему-то показалась Астре такой же грубой и размалеванной декорацией, как и эта луна, и этот лес, на фоне которых летела в прыжке сильфида…

– Я вспомнила! – сказала Инга.

Мурат пил беспробудно. Он оставил бесплодные попытки отгадать загадку Сфинкса. Она казалась набором слов, за которыми ничего не стоит, кроме предупреждения о смерти.

Мурат понял, что чувствует больной, когда врач объявляет ему о неизлечимой болезни. «Ты протянешь неделю, парень! – с профессиональной жестокостью заявляет доктор. – Или чуть больше. В любом случае тебе пора исповедаться в грехах. А то не успеешь!»

Яичница со сладким перцем и колбасой вызвала у Мурата приступ тошноты. Еда не лезла в горло.

– Ты уморишь себя голодом, – задумчиво глядя на его изможденное лицо, произнесла Санди. – Возможно, письмо от Сфинкса – блеф. Кому ты нужен? Зачем кому-то убивать тебя? Будь жив мой муж, у него одного был бы повод лишить тебя жизни. Но старик лежит на кладбище.

Слово кладбище покоробило слух молодого человека.

– Не могу этого слышать! – взвился он. – Твой муж умер, да! А другие мужчины, с которыми ты…

Санди хлопнула ладонью по столу так, что подпрыгнули тарелки и чашки.

– Хватит! Закрой рот! Тогда будешь казаться умным. Недавно ты меня обвинял, теперь приплел сюда других мужчин. Я никогда не скрывала, какая я… распущенная, жадная до удовольствий и денег. Я люблю секс, а еще больше люблю, когда за него щедро одаривают! Вместо того чтобы трястись от страха и канючить, пойди и разберись с Игорем по-мужски. Тебе уже нечего терять… – она усмехнулась, – а мне будет приятно.

– Как ты можешь? – захныкал Мурат. – Какая ты… бессердечная.

– Тебе же наплевать, что Игорь собирается унизить меня… оскорбить прилюдно! Он написал отвратительную картину и хочет устроить презентацию в клубе. Это подло, мерзко!

– Чего ты так бесишься? – он с недоумением поднял на нее глаза. – Если бы тебя пригласили сниматься для «Плейбоя», ты бы визжала от восторга. А тут… подумаешь, художник изобразил твое голое тело! На то оно и искусство. Как же все эти ваши Рубенсы и Тицианы?

– Я не фотографируюсь обнаженной. Ни за какие деньги! – отрезала Санди. – Постель – это одно, а объектив фотоаппарата – другое.

– Речь идет о кисти живописца.

– Натурщиц никто не принуждает позировать!

– Всяко бывает…

Санди вела себя очень странно. Ее нельзя было назвать ни скромной, ни стеснительной, ни целомудренной, ни святошей или пуританкой. Почему она так истерически воспринимает себя в качестве модели Игоря Домнина, Мурат не понимал. Художник иногда перегибает палку, но таким уж он уродился – эпатажным и скандальным.

– Живопись – не фотография, – заметил он. – Тебя никто не узнает!

– Ошибаешься, – глаза Санди метали молнии. – Моя бабочка выдаст меня.

– На кой черт было портить кожу татуировкой?

Она вспыхнула, подавила готовые вырваться ругательства и плеснула себе водки. В отличие от Мурата, алкоголь ее только сильнее возбуждал.

– Может быть, тебе уехать? – выравнивая дыхание, спросила она. – В деревню куда-нибудь? В горный кишлак? Затаиться, переждать бурю? А когда Сфинкс забудет о тебе, вернешься.

– А он забудет?

Рыжеволосая бестия расхохоталась.

– Разве мыслимо забыть такого прелестного Нарцисса? Если бы ты еще был немым, твой рейтинг поднялся бы до небес.

Перебранка немного развлекла Мурата, но едва Санди закрылась в ванной и принялась «чистить перышки», им снова овладела черная меланхолия. Он не хотел умирать молодым, а призрак старухи с косой дышал ему в затылок. Все эти ужасные слухи, эти корзины с лилиями, письма и сам мифический Сфинкс казались кошмаром, который просто не может существовать наяву. Изрядная порция водки притупляла сознание, но чтобы отключиться полностью, дозу приходилось увеличивать.

Когда королева богемы причесалась и наложила легкий макияж, Мурат уже еле ворочал языком. Еще немного, и он свалится бревном на диван, захрапит…

Санди предстояло целый день провести в «Стамбуле», в хлопотах и последних приготовлениях, а вечером… у нее важное дело. Пусть Мурат спит и не задает лишних вопросов.

* * *

Скульптор Маслов составлял речь, которую должен будет произнести перед поклонниками таланта Игоря Домнина. Ему все не нравилось, выходили какие-то штампы, преснятина и пошлые, льстивые дифирамбы. Он уже извел кучу бумаги, заработал головную боль, а нужных слов так и не придумал.

Игорек опять демонстрировал ему свое превосходство.

– Сам предвкушает завтрашний триумф, а я тут маюсь, – ворчал Феофан. – Зачем я ему понадобился? Неужто некому расточать похвалы великому мэтру?

После обеда, так ничего толкового не сочинив, Маслов решил вздремнуть. Закрыв глаза, он невольно представил себе святая святых – мастерскую Домнина и картину, накрытую куском льна. Презирающий суеверия художник в отношении своих полотен скрупулезно придерживался нехитрого ритуала: шедевр оставался на ночь там, где был нанесен последний мазок, под покровом из плотной ткани, чтобы не только глаз человеческий, но даже какая-нибудь легкая тень или лунный свет не упали на сотворенный воображением, кистью и красками образ. В противном случае судьба картины непредсказуема – она может быть украдена, попасть в плохие руки, вызвать неприятие у публики или, что самое страшное для мастера, кануть в безвестность, исчезнуть.