Странники войны. Воспоминания детей писателей. 1941-1944 - Наталья Громова

В мае 2010-го, когда ей было уже за девяносто, она умерла. Ушел последний Учитель нашего поколения – учеников военных и первых послевоенных лет, многие из которых уже покинули этот мир. Сейчас изредка звоню ее мужу Аркадию, тоже бывшему ученику нашей школы.

Письмо третье

Наталье Александровне Громовой

Дорожу фотографией от августа 1948 года: «Заседание совета лагеря». Там в числе «пионерских командиров» – Евгений Шифферс, талантливый театральный режиссер-новатор, публицист, философ, последователь и знаток учения Павла Флоренского. С Женей я был в детском саду до войны, во время войны и после, в пионерском лагере. К сожалению, до нового века он не дожил. Там же, слева от меня, девочка, в которую я был влюблен.

…А со светловскими телеграммами связано одно воспоминание. Где-то в середине восьмидесятых я зашел на почту около метро «Аэропорт» и увидел стоявшего у окошка выдачи корреспонденции Эдика Радзинского.

Не знаю, что меня толкнуло, но я рискнул назвать ему свою фамилию. Почему-то надеялся, что он воскликнет: «О! Помню, помню, конечно! Ну, как ты?..» Или что-то в этом роде.

В сорок восьмом в Малаховке наши кровати стояли рядом, и вечером, когда ложились спать, Эдик (он перешел в шестой класс), который тогда уже много читал, рассказывал интересные истории из прочитанных книг, а мы, затаив дыхание, слушали и на следующий день не могли дождаться вечера, чтобы услышать их продолжение.

Так вот, сорок лет спустя, он меня не вспомнил, а вспомнил эти самые телеграммы и моего папу, которому они были адресованы. Осадок остался неприятный. Я дал себе слово ни к кому «из детства» больше не подходить и, когда вскоре после этого увидел идущего мне навстречу Валю Никулина, опустил глаза…

Письмо четвертое

Наталье Александровне Громовой

Отправляю Вам фотографию, о которой писал в предыдущем письме. Накануне мне удалось ее увеличить и слегка «осветить».

Женя Шифферс – мальчик с белой повязкой на голове. Девочка, в которую я тогда был (безответно) влюблен – Надя Винокур, младшая дочь литературоведа и критика Григория Винокура, известного в 1930-е – начале 1940-х. Он умер вскоре после войны, кажется, в 1947 году. Ее старшая сестра Таня тоже имела самое непосредственное отношение к литературному миру.

Надя после окончания областного педагогического института работала в Пушкинском музее на Волхонке и в конце 1980-х эмигрировала с семьей в США. Я вскоре после приезда читал в «Новом русском слове» ее очерки о путешествиях по разным странам. Дальнейшая ее судьба мне неизвестна.

Еще на этой фотографии Ирочка Шторм, дочь писателя Георгия Шторма, и Диночка Сито, папу которой от участи других еврейских писателей спасла ранняя смерть. Он умер в год окончания войны, ему не было и сорока лет. Есть там и Ярик Рудный, сын писателя Владимира Рудного.

Заседание совета лагеря. 1948, август. Слева направо: сидят – Ира Шторм, Ира Евгенова, Э.Д. Збарская (начальник лагеря), Семён Кроник (ст. вожатый), Дина Сито, Элла Яновская, Витя Хесин, Игорь Тихонов (делает доклад), Надя Винокур; стоят: Женя Шифферс, Саша Мусатов, Тамара Смелянская, Ярик Рудный

В центре – старший пионервожатый, фронтовик, получивший на войне тяжелое ранение, Семён Львович Кроник. Тогда он еще учился в юридическом институте, а позже стал известным московским адвокатом по «автомобильным делам». Умер в начале 1970-х.

Я помню имена всех мальчиков и девочек, запечатленных на этой старой фотографии, и где-то на самом донышке воспоминаний хранятся голоса двух девочек с этого снимка, которые звонили мне и после ареста папы, но я избегал любых контактов, понимая «особость» моего положения, хотя мысль о том, что это для них небезопасно, вряд ли меня посещала.

Сегодня тем, кто еще жив, больше семидесяти лет. Представить себе их стариками никак не могу.

Эра Самуиловна Росина родилась в 1929 году в Москве. Ее мать, Роза Сергеевна Росина, до войны работала инженером-текстильщиком на ткацкой фабрике.

Ее отец – поэт-переводчик Самуил Яковлевич Росин – был сотрудником в системе профсоюзов, работал директором международного детского дома.

Эра Росина-Друцэ с мужем драматургом Ионом Друцэ. 1990-е

В первые месяцы войны отец ушел в ополчение в «писательской роте» под Вязьмой. Туда с посылками от союза писателей отправились жены ополченцев, в том числе Роза Сергеевна. Отец и мать Эры Росиной вместе погибли в окружении под Вязьмой.

Наша семья жила в самом центре Москвы, напротив Моссовета, в очень интересном, можно даже сказать, историческом доме. До революции это была гостиница «Дрезден», одна из самых популярных в Москве. Существовала легенда, что Чехов увез актрису Ольгу Книппер, ставшую впоследствии Книппер-Чеховой. После революции здание гостиницы передали профсоюзам, облицевали под новые дома, которые стали строить на улице Горького, чтобы все они смотрелись единым комплексом.

Наш дом был старый, добротный, построенный с европейским размахом. Высокие потолки, огромные окна, такие же огромные богемные зеркала, широченные коридоры. Коридорная система позволила быстро заселить дом. Общая кухня, бойлерная, где постоянно бывал кипяточек – великий спаситель довоенной России. Потом, когда стало критически не хватать жилплощади, кухню отдали под жилье уборщицы, кипятильню отдали другой уборщице, лишив тем самым жильцов самых насущных потребностей.

Моему папе, поэту Самуилу Яковлевичу Росину, дали здесь комнату, так как он был сотрудником в системе профсоюзов, работал директором Международного детского дома. Комната наша – на втором этаже, большая, двадцати четырех метров. Огромные, во всю стену, окна выходили во двор. На первом этаже, под нами, были номера ресторана «Арагви», и часто по ночам разгоряченные грузинским вином посетители выходили на улицу, пели и плясали под нашими окнами до самого утра.

Между большими окнами – огромное, от потолка до самого пола, зеркало, но мама однажды, убираясь в комнате и передвигая мебель, нечаянно его разбила. Все сочли это плохим предвестником, что в конце концов и подтвердилось.

Жили мы дружно. Я училась в школе, расположенной неподалеку, папа работал, мама была инженером-текстильщиком на ткацкой фабрике. Иногда ей выпадало работать в ночную смену. Дикий шум вязальных машин, вечная беготня от одной прядильщицы до другой, чтобы смотреть, идет или не идет нить – уставала нещадно. Однажды, когда уходила работать в ночную смену, так спешила, что впопыхах забыла надеть юбку. Папа на всё это посмотрел и сказал: хватит. Он ее снял с работы. Жили мы трудно, вечно денег не хватало, папа работал изо всех сил, стараясь обеспечить семью. Мама была младше папы на семнадцать лет, еще молодая, красивая женщина, а папе было хорошо за сорок. Одна из главных наших проблем состояла в том, что папе, известному уже поэту, работать было негде. Двумя этажами выше, в том же доме, жила папина поклонница, и днем, когда она уходила на работу, оставляла папе ключи, с тем чтобы он, пока она работала, мог позаниматься.