1661 - Дени Лепе

Габриель почти кричал:

— Я убью его! Я отомщу за отца!

Д'Орбэ заговорил холодным тоном:

— Мы отомстим ему вместе, поверьте. Только не сейчас. И не так. Полагаете, Кольбер настолько наивен, чтобы потерять бдительность? Он приказал следить за вами, вы вдруг исчезаете, его ищеек убивают! Думаете, он успокоится и будет сидеть сложа руки? Сейчас он насторожен вдвойне, даже если пока и не связал с вами убийство своих людей. Раз уж вас нашел Барте, значит, и другим это под силу, или, может, вы другого мнения?

Габриель опять промолчал: доводы д'Орбэ показались ему убедительными.

— Если вы попадете в его когти, то уже не сможете ему отомстить, да и наше дело погубите. Пожалуйста, поезжайте в Во и повидайтесь с Фуке. Уверяю нас, Кольбер никуда от нас не денется.

Габриель кивнул.

— Хорошо, я поеду к господину суперинтенданту, только сначала сделайте одолжение, расскажите наконец, что вам известно об отце и какую такую тайну хранил он всю жизнь. Неужели из-за нее его и убили?!

Д'Орбэ вздохнул с облегчением и опять положил ладонь на руку мертвенно-бледного юноши.

— Это долгая история, — сказал он, приказав кучеру трогать. — Вот Никола Фуке ее вам и расскажет. Только он один имеет на это право. Он избранный, — загадочно добавил архитектор.

Габриель смотрел, как белый голыш, отскочив от поверхности воды, вслед за тем пошел ко дну, исчезнув под зеркальной гладью водоема.

Послеполуденное солнце освещало сад и парк, где уже почти закончили сажать деревья, и отражалось в белокаменной облицовке стен замка. Строительные леса и помосты разобрали — они уступили место цветам и саженцам, которые теперь понемногу завоевывали отдельные участки прежде голой земли, медленно оживляя Во и приоткрывая его несравненное величие.

Впрочем, местные красоты не занимали юного героя. Единственное, о чем он сейчас думал, так это о расстоянии, отделявшем Во от Парижа, то есть от убийцы его отца. Прошло два дня, после того как Габриель согласился поехать вместе с д'Орбэ, и все это время желание отомстить кровному врагу боролось в нем с убежденностью в том, что попытка поквитаться в одиночку с негодяем, дерзнувшим украсить свой герб тварью ползучей, обречена на провал и равносильна самоубийству.

— Габриель!

Услышав негромкий оклик, юноша оглянулся. Он бросил камешки, которые держал в руке, вскочил на ноги и предстал перед окликнувшим его человеком.

— Господин суперинтендант?

Склонив голову так, что его лицо полностью скрыла тень от шляпы, Фуке молча стянул запыленные перчатки и расстегнул дорожный плащ, защищавший его темно-зеленый камзол.

— Я только что из Парижа, — сказал он.

Подняв глаза, Фуке посмотрел на Габриеля.

— Мне нужно с вами поговорить, дорогой Понбриан.

В это время лучи солнца, отразившись от окон фасада, на мгновение ярко осветили Габриеля. Ослепленный солнечными бликами, он отступил на шаг.

— Разговор пойдет о вашем отце, — продолжал Фуке.

Лицо Габриеля сделалось серьезным.

— Франсуа передал мне, о чем вы с ним говорили, — пояснил Фуке.

Он подошел ближе.

— Представляю себе ваши нетерпение, гнев и муку. Франсуа разделяет их, как и каждый из нас.

Последнее слово он подчеркнул особо.

Взяв юношу за локоть, Фуке повел его рядом с собой.

— С вашим отцом я виделся лишь однажды, и то недолго. Да и знал я его под именем Чарлза Сент-Джона, а не Андре де Понбриана… Тем не менее он успел рассказать мне о вас, почти ничего не утаив. Говорил он и о том, что сам называл второй своей мечтой, то есть о главной цели поисков, которые ведет наше братство. Эта мечта, несмотря на горячее желание вашего отца уберечь вас от невзгод, выпавших на его долю, заключалась в том, чтобы сделать вас своим наследником. Честно признаться, я не сразу понял, что он имел в виду. Заметив мое недоумение, отец ваш повторил слово «наследник». Он хотел сказать — наш преемник, а не просто наследник как его родной сын.

Фуке замолк и посмотрел Габриелю в глаза.

— Наследие это совершенно особого свойства, господин де Понбриан.

В глазах юноши блестели слезы, однако он по-прежнему не проронил ни слова.

— Я не буду ходить вокруг да около, Габриель. Вы нужны нам. Бумаги, которые вы нашли в театре и спасли в ту ночь, когда убили вашего отца… так вот, эти бумаги, из-за которых вы и сами чуть не погибли, очень важны. Они перевернули жизнь вашего отца, да и вашу тоже. Сегодня вы можете отвести от себя их проклятие. Передав их мне, вы исполните заветное желание вашего отца… И станете, таким образом, его преемником…

— Что это за проклятая тайна, которая отняла у меня отца? — дерзко прервал его Габриель.

— Я все расскажу, вы заслужили на это право. Но я хочу, чтобы вы сами сделали свой выбор. История этой тайны, Габриель, не какая-нибудь забавная сказка: узнать тайну — значит принять ее и служить ей. После того как я ее вам открою, пути назад у вас уже не будет.

Суперинтендант немного помолчал и слегка отстранился от Габриеля.

— Отдохните. И хорошо подумайте. Время пока на нашей стороне. До завтрашнего дня мы с вами будем тут одни. Я пойду посмотреть, как продвигаются работы. Потом отужинаем в компании с Лафонтеном. Прошу вас, держитесь при нем как ни в чем не бывало. Лафонтен хоть и мой близкий друг, но он не наш и не должен знать, за что идет битва. А вечером, часам к одиннадцати, я буду ждать вас у себя в кабинете. Если придете, будем считать, что вы принимаете наследство и бремя сопряженной с ним тайны.

Не дожидаясь ответа, суперинтендант финансов оставил Габриеля и направился к замку.

* * *

На замок Во опустилась ночь. Стоя с заложенными за спину руками перед выходившей на террасу застекленной дверью своего кабинета, Никола Фуке смотрел на черное как смоль небо, усеянное мириадами звезд. Услышав позади себя легкие шаги по паркету в соседней гостиной, он улыбнулся. Дверь мягко скрипнула и отворилась. Фуке повернулся и увидел Габриеля, застывшего в дверном проеме. В отблесках двух светильников лицо юноши выглядело особенно бледным. Одетый в простую белую сорочку, он медленно двинулся вперед, глядя Фуке прямо в глаза. Дойдя до середины комнаты, он замер на месте.

— Слушаю вас.

— Какая теплая ночь, — заметил Фуке, указывая на дверь. — Может, прогуляемся?

Вдалеке все так же искрились огни замка. Выйдя на аллею молодых тополей, они подставили лица теплому ветерку, шелестевшему в листве.

— Это очень долгая история, Габриель. Началась она больше тысячи шестисот лет назад в Святой земле, на берегах Тивериадского озера,[44] в хижине рыбака, который не был дома несколько лет, с тех пор, как пошел за пророком по имени Иисус. Рыбака звали Симон Петр, а деревня его называлась Капернаум. И началась эта история в тот день, когда Симон Петр взялся перечитывать свидетельства, записанные другими спутниками Учителя. Свидетельств было всего четыре. Четыре писания, которые впоследствии стали известны во всем мире как Евангелия. Так вот, те четыре писания никогда не легли бы в основу этой истории, если бы, прочитав их, Симон Петр не пришел в безудержную ярость. Тогда он и принял невероятное решение: переписать часть текстов. Изменить их. В конце концов, ничего особенного — обычная цензура. За одним исключением: впоследствии его поступок изменил судьбу народов и всего мира. Симон Петр сократил тексты писаний. Убрал из них нежелательные, на его взгляд, места и сотворил новую версию, всем нам хорошо известную. А изначальные тексты спрятал в амфору и закопал… Целых двенадцать столетий об этом не знал никто. Так продолжалось до тех нор, пока в Святую землю не пришли наши рыцари-крестоносцы. Некоторые из них по пути в Сирию остановились на берегу Тивериадского озера и принялись искать убежище в пещере, куда, оказывается, можно было легко попасть, поскольку вход в нее за двенадцать веков попросту размыло. В пещере они наткнулись на ту амфору. Случилось так, что один из рыцарей оказался человеком ученым и знал арамейский. Спустя несколько месяцев этот просвещенный рыцарь вернулся в Иерусалимский храм, и через некоторое время ему удалось разобрать найденные тексты — они были написаны на свитках папируса. Несмотря на ужас, охвативший его по прочтении текстов, и после тысячекратной их перепроверки удостоверившись, что глаза его не обманывают, наш просвещенный рыцарь дерзнул рассказать о поразительной находке капитулу своего ордена. Ведь он был не только человеком ученым, но и воином. Рыцарем Храма. Тогда эти свитки стали называться Пятым Евангелием. Это и есть Тайна, которую хранил ваш отец. Он, как я и как другие из нас, принадлежал к числу хранителей Пятого Евангелия и был готов пожертвовать всем на свете, лишь бы Тайна не попала в нечестивые руки, способные воспользоваться ею во зло или попросту ее уничтожить. Невольное ее оглашение могло бы привести к повсеместной анархии — гибельному хаосу. Как и другие, отец ваш дал обет хранить Тайну и ждать, когда обстоятельства позволят открыть ее человеку, способному передать изложенную в ней суть и духовное наследие своему народу, развенчав, таким образом, хитроумную уловку Петра.