INFERNAL - Алексей Вилков

Освещая фонарём злодеяния, сам я отводил взор. Сторож приблизился и оглядывал место происшествия с выдержкой и былым профессионализмом.

– Посвети-ка?! – указал он на труп.

Я направил фонарь ей в лицо: омерзительная синяя кожа ещё при жизни некрасивой женщины, но виновата ли она в том, что превратилась в вурдалака и распластана на холодной земле?

– Не сюда! Ниже! – поправил меня Николаич и перехватил фонарь. – Смотри? Между ног кровь.

Я нагнулся и зажмурился в отвратительной гримасе.

– Точно кровь? Что это значит? Он лопатой её пырнул.

– Лопатой, бля! Дрочилой своей усадил ей в очко.

– Чего?

– Что слышал!

– Зачем?

– У него спроси!

С первого раза до меня не дошёл весь глубокий смысл его вывода.

– Он её… – прошептал я и высморкался в сторону.

– Могилыч добрался и до нашего кладбища.

Я не переспрашивал. Что сомневаться и восклицать, когда голые факты налицо в своей омерзительной естественности и простоте. Голые и мёртвые факты. Но зачем он сделал это? Это никак не укладывалось в сознании. То же самое он мог сотворить с Лизой. Убереглась, не далась маньяку – я уберёг и спас. Лиза не зря просила принести хризантем, предотвратив надругательство. От понимания своей сопричастности к сохранению гробницы любимой, стало чуточку легче. Я даже был особым образом благодарен той мёртвой тётке, что она уберегла собой Лизу. И я даже был благодарен той сволочи, появившейся именно в этот день и час, что остановила свой выбор на три гробницы дальше. Я был благодарен небу и Николаичу, что помог мне справиться со страхом и открыл каморку. Благодарности не было предела.

Та сволочь есть воплощение ада, что прокатилось передо мной в смертоносном обличии, и я стал свидетелем новых ужасов бренной жизни, ведь не сатана он, а из плоти и крови, но по той же статье чёрт, пусть и в человеческом облике. Потерял он облик людской, и под кепкой явно росли рога, а если не рога, то рожки, подпилить которые я бы не отказался.

– Хорош светить ей в очко, – остановил сторож и перевёл фонарь на разрытую яму. – Ого! – присвистнул, – лихо работал. Как не терпелось Могилычу. Видать, за пять минут управился. Смотри, сколько земли накидал по периметру? За троих копал. Вот, понимаешь, мотивация. Гроб вскрыл, как арахис. Мастак! За что мне эта канитель в мою смену?

– Не знаю, – промычал я, – а мне за что?

– Верно, – вздохнул Николай Николаевич. – Грязно здесь! Ты как его застал-то?

Я принялся объяснять, придумав басню, что возвращался с противоположного конца и услышал шум. Думал, что чудится, и топал напролом по тропе, а там и возник мужик перед трупом, а дальше я передал все подробности, не привирая своего подвига, которого, по большому счету, не получилось. Не догнал урода, позволил сбежать, но от лопаты увернулся удачно. Иначе сам бы здесь распластался, подобно той женщине, но в одежде.

– Повезло тебе, Герман! Застукал Могилыча и спугнул. Не дал совершить прелюбодеяние! Не повезло ему. Злой он сейчас, ой, как злой. Недовольный… Что делать ему? Снова трупак откапывать?

– Думаете, рискнёт?

– Где уж ему! Обосрался, пока от тебя бежал. Он пугливый, не сунется сюда больше.

– Уверены?

– Не сунется. За другие могилушки не беспокойся. Здесь у него, так сказать, рефлекс не сработал. Осечка, понимаешь, обломился он, и Гитлер капут. Как же нагадил, паскуда? И всё в мою смену! Едрить её в корень!

– Может, прибраться здесь как-то?

– Того? – поднял он ружьё вверх, – утром менты приедут. Оцепят всё. Пробы возьмут, отпечатки. Засветился Могилыч по-крупному. Не верил и не ждал. Не ждёшь лихо, так оно само появляется, и тогда – полный Гитлер капут. Ядрен батон! И всё в мою смену!

– Оставим всё так?

– Да. Если не терпится, приберись. Собери землю. Я тебе фонарь оставлю. Ай, нет, дружок. Так до хаты не доберусь. Я не кошак, чтоб по кладбищам ночью лазить. А если ты с ним за компанию? Может, сам грешен? Арестовать тебя, наручники нацепить и завтра сдать! Пусть менты с тобой разбираются, что ты здесь делал.

– У тебя наручники есть?

– Нет.

– Тогда не арестуешь.

– А пушка?

– Стреляй! Мне всё равно.

– Ай да, парень! Не зря на кладбище припёрся. Не покончить ли с собой пытался? Тянет к мёртвым? Да? Могилыча тоже тянет, но он на тот свет не собирается. Он мёртвыми подзаряжается – такая вот аномалия.

– Откуда ты его знаешь?

– Опосля объясню, – хмуро пробурчал Николаич. – Хреново здесь. С мёртвыми – то общаться всегда хреново! Назад? Мне полагается округу прочесать для проформы. Могилыч может в кустах затаиться. Ох, если поймаем его, в историю войдём.

– Я бы не хотел светиться, – признался я.

Который раз общаться с оперативниками и попадать на полосы газет и выпуски новостей в такой грязной истории – крест на моей карьере и личной жизни.

– Проблемы с законом?

– Повод ни ахти какой.

– Верно. Всё в мою смену! – занудно повторял сторож, покрывая кладбище отборной матерщиной.

Но свои установочные правила он исполнял. Предстояло проверить кладбище и обойти его целиком. Мы двинулись не в направлении моей девочки, а назад, по пути сбежавшего Могилыча, чтоб двигаться по его следу, как настоящие следопыты. Вернулись к воротам и пошли по центральной дороге, прислушиваясь к шорохам. Мне чудилось, что из кустов выпрыгнет следующий могильный подонок и пустится наутёк, а сторож подстрелит его из двустволки, став героем в глазах общественности и покоящихся здесь мертвецов, но антигероем в колонках СМИ. Другие Могилычи не выпрыгивали, а шорохи были слышны. Хором квакали невидимые жабы. На одну квакушу я чуть не наступил, когда пузатая дура перепрыгивала через тропку, преградив путь. Николаич пнул её сапогом, отправив её, как лягушку-путешественницу, полетать до ближайшего репейника. Чего-чего, а репейников в округе хватало.

Николаича не смущало комарьё и колючие травы. Весь в спецодежде, и ни одной щёлочки на его теле не проглядывало. Я же одет по-пижонски и совершено не смотрелся в диких зарослях. Даже жабы провожали меня ошарашенными зенками и насмешливо квакали. Я же не понимал, откуда здесь столько жаб, а Николаич объяснил, что за кладбищем есть глубокое, с трясиной и мутной тиной, болото, откуда и приползают квакуши, устраивая себе романтические свидания, а под утро прыгают обратно в воду метать икру. На глаза Могилыч не попадался, и сторож предположил, что он пал навзничь, прислонившись к траве, и выжидает утра, чтоб втихаря смыться, когда мы оставим его в покое, либо он уже давно ускакал на своих двоих.

Обойдя кладбище вдоль и поперёк, искусанные и сонные, мы вернулись к воротам. Ни одного растерзанного мертвеца по пути не попалось. Николаич выглядел уставшим и сонным.