Гремучий студень - Стасс Бабицкий

— Чем он только не стращал. Грозился задушить на моих глазах, изуродовать, насильничать всей бандой, — Лавр всхлипнул и вытер лицо рукавом пальто. — Вы правы, с тех пор я ждал момента, чтобы покончить с Бойчуком. Но он никогда не поворачивался спиной, а один из преданных головорезов — Хруст или Рауф, все время крутился поблизости. Второй в это же время следил за Клавдией. Она была козырем. Без нее бандиты не смогли бы удержать меня, а для их плана покушения…

— Ваше участие необходимо, — Мармеладов коротко пересказал свои соображения насчет театрального заговора. — Но как вы решились убить Бойчука? И почему его подельники не расправились с вами в тот же день?

— Удача, не более того. Сразу после закладки трех часовых бомб Бойчук собирался ехать в Петербург. Хотел встретиться с кем-то из народовольцев и договориться, чтоб те пошумели перед Рождеством. Взорвали пяток шутих в людных местах, чтобы отвлечь охранку — пусть стянут все силы и в столице облавы проводят, а императора в это время убьют в Москве. Но как ехать? Жандармы дороги проверяют, а после часовых бомб втройне проверять станут. Срочно понадобился поддельный документ, за ним и отправился Бойчук к знакомому лепильщику в Хапиловке. А там — как назло! — сижу я. По той же надобности, паспорта выправляю себе и Клавдии. Фрол как увидел меня — побледнел, но слова не сказал. Злобу затаил, он всегда был ужасно обидчивым. Я понял, что расплата последует незамедлительно. Вышли мы, идем по косогору, он чуть впереди. Как в овраг спустились, обернулся и говорит: «Решение принято. Жена твоя на Рождество тоже в театр пойдет. Оденется нарядно, а бомбу под юбкой спрячет. Для надежности, чтоб два взрыва, а не один». Я остолбенел, ведь раньше Бойчук слово дал, что отпустит Клавдию после убийства Алексашки. А тут — передумал, гад!

Тихоня был уже в том настроении, когда хочется сбросить камень с души и рассказать всю правду о содеянном. Пусть даже совершенно чужому человеку, да оно и лучше, что чужому — не так стыдно в глаза смотреть.

— Я понял, что другого шанса не представится. Выхватил пистолет, направил в сердце и, хоть неловко в том признаваться, обрадовался, что убью эту тварь. Промахнуться невозможно, мы стоим в двух шагах. Но сразу же и устыдился своей радости. Палец на крючке онемел, не двигается. А Бойчук захихикал, глумливо так: «Эх, Тихоня, трусом ты жил, трусом и помрешь!» Полез в карман и вынул портсигар железный. Обычный, без гравировки и насечек. Он эту штуку склепал на пари с каким-то мастером из Швейцарии. По виду портсигар, а на самом деле — бомба. Фрол часто повторял: «Если окружат мундиры, я попрошу закурить. Скажу, мол, последняя просьба. Раскрою портсигар, на землю брошу, — и всем карачун!» Вот и решил это оружие против меня обернуть. Я кричу: «Остановись! Оба погибнем! Кто с жандармами сражаться будет?» А он зыркнул на меня злобно и прошипел: «Тебя я ненавижу больше всех жандармов. Если суждено нам обоим в этом овражке сгинуть, так тому и быть!» Потянулся к защелке, тут я и выстрелил. Потом еще дважды. Стащил его в ямку, дождями намытую, забросал землей и листьями. Неглубоко получилось, могут найти по весне. Наплевать! Я под голову Бойчука портсигар пристроил. Кто достанет труп, тот и сам трупом поляжет.

— А боевым товарищам соврали?

— Да! Соврал, что Фрол уехал в столицу пораньше, с оказией.

— Поверили?

— Вопросов не задавали. А как вы сумели вычислить, что Бойчук убит? Это колдовство? Иначе вашу прозорливость никак не истолковать.

— Четыре дня назад меня называли фокусником, а теперь дорос до колдуна, — Мармеладов общался с бомбистом в той легкой и непринужденной манере, которая обычно сопровождает встречу друзей, не видевшихся долгое время. При этом сыщик не забывал, что рядом с ним опасный убийца. Тихвинцев хоть и опустил револьвер, но палец все еще держал на спусковом крючке.

— А нет здесь ни колдовства, ни фокуса, одна лишь логика. Я все понял, когда выяснилось, что ограбление кассы вы устроили напоказ. Нарочно кричали, что в коробке динамит, чтобы привлечь Охранное отделение. С той же целью и под Столетова вырядились, зная, что он у жандармов на карандаше. Хотели бы забрать деньги по-тихому, могли любое лицо себе нарисовать, припугнуть кассира револьвером и спокойно сбежать. Но нет, вам же еще нужно было вызволить жену, а для этого следовало устранить остальных бандитов. Поэтому для протокола вы четко описали лысого Хруста, одноглазого Рауфа и юного брюнета Стефаноса. Хотели, чтобы их приметы стали известны, тогда всех либо арестуют, либо перебьют. Но приметы Бойчука вы после ограбления не назвали. Стало быть, вы знали, что его уже нет в живых.

Тихоня выругался и прижал револьвер к щеке сыщика.

— Хватит умничать! Говорите где деньги, и распрощаемся. Я сохраню вам жизнь, если дадите честное слово, что не пойдете к жандармам со своими измышлениями.

— «Сохраню жизнь»… Пф-ф-ф! Думаете, я поверю вам? — Мармеладов подышал на озябшие пальцы. — Предателю, который нарушил клятвы, данные братьям по оружию? Вы отца родного убили, так что мою жизнь и в грош не поставите.

— Отца? — выдавил Тихоня, опуская оружие.

— Столетова. Это ведь он задумал царя в театральной ложе взорвать. Убив Бойчука, вы прибежали к нему с ликованием: отныне Клавдия свободна, не пойдет в театр с бомбой под юбкой. А он вас огорошил: «Еще как пойдет! Клавдией придется рискнуть». Вы с ужасом поняли, что это была идея артиста. Пришлось делать выбор, кто для вас дороже — отец или любимая…

— Подождите! Но как вы узнали, что Столетов — мой отец? — недоумевал бомбист. — Об этом невозможно догадаться!

— Напротив, это угадать легче всего. Г-н Столетов в юности увлекался скачками, конюшню завел и впоследствии через это разорился. Спустил состояние на ипподромах. Но в год рождения сыновей — вы же с Бойчуком примерно одного возраста, да? — папенька ваш был еще, во всех смыслах, на коне! Нарек детей в честь покровителей лошадей, святых Фрола и Лавра. Услыхав имена, я и сообразил, что вы братья, хоть и сводные. Кто ваша мать?

— Московская мещанка