Путь Кассандры, или Приключения с макаронами - Юлия Вознесенская

– Остановись, Кассандра! Это кто ж тебя благословил яблоки рвать, а? Нехорошо, дорогая, не положено так в обители. Поди-ка сюда, я тебя лучше морковочкой угощу.

Между грядками стояла маленькая старая монахиня с большой тяпкой в руке, укоризненно смотрела на меня н качала головой. Одета она была удручающе бедно. В обители все монахини одевались более чем скромно, я еще ни на ком, даже на игуменье, не видела подрясника без заплат, но эта монашка была похожа на классического аса: не только подрясник и передник, но н апостольник па ней были сплошь н заплатках.

– Ну, простите меня ради нашего Бога, – сказала я. – Я ведь не знала, что это запрещено – сорвать одно яблоко.

– Сорвать-то можно, да вот съесть нельзя.

– Почему?

– Да ведь Преображение только через два дня, как это можно яблоки есть? Тебе что, бабушка не говорила? Гостинчик-то мой вчерась нашла?

Я поняла, что передо мной «зеленый мастер» мать Лариса.

– Спасибо вам большое, мать Лариса, все было очень вкусно. Но можно я сейчас морковку есть не буду, а возьму с собой?

– Конечно! Кто ж ест до литургии?

– Понятно. А где сейчас все монахини, мать Лариса?

– А на службе.

– Я хотела увидеть мать Евдокию. А когда в обители кончается служба?

– Никогда не кончается. Ты разве не знаешь, что у нас после потопа идет служба неусыпная: спим, трапезуем и несем послушания по очереди, не прерывая церковной молитвы. Только в двунадесятые праздники мы все до вечера отдыхаем, да и тогда все равно читается неусыпаемая Псалтырь. Иначе нам, монахам, теперь жить нельзя: надо молиться день и ночь за весь мир. Такие времена!

Я осмелела:

– Ну, а вы почему же не на службе, мать Лариса?

– Я всю ночь на службе была, а сейчас вот овощи соберу, отнесу на кухню и опять пойду в церковь.

– А когда же вы спите?

– А чего особенно спать-то? Некогда нам, монахам, теперь спать. Сон – дурак, ему поддайся! Ну, я-то, грешница великая, бывает когда-никогда часок вон там, под грушкой, на лавочке вздремну, а то все больше, считай, на службе отдыхаю. Хор у нас так хорош, уж так хорош, ну и сама не заметишь, как заснешь под сестринское пенье… Райские, одним словом, песнопения.

– А на кровати вы что же, совсем не спите?

– Так и нет у нас в обители кроватей. Тесно, да и зачем они нам?

– Как?! И молоденькие послушницы, эти девочки, тоже не спят в постелях?

– Нот ведь ты какая непонятливая, Кассандра! Вот, скажем, война недавно закончилась. Третья мировая. Ты войну как себе представляешь? Там что, по всему фронту, кроватки для солдат расставлены, подушечки взбиты? Не-ет! Солдат не снимает форму, не надевает на ночь пижамку и в постельку не укладывается, чтобы выспаться перед атакой, так? Вот и мы, воины Христовы, одежду на ночь не снимаем и в кровать не ложимся – мы службу несем. Так-то.

Теперь я поняла, почему в дороге мне ни разу не удалось подглядеть, как мать Евдокия засыпает или просыпается – она и не спала, дремала только, бедная.

– А ты молишься? Молитвенное правило вычитываешь? Молись, молись, Кассандра! Теперь уж мало времени осталось на молитву… – и сразу же, почти без перехода: – Где у нас кухня, знаешь?

– Нет.

– Сразу за гостиницей длинный такой сарай стоит, ступай к нему, а там по запаху кухню найдешь. Снеси-ка вот за послушание это ведерко матери Алонии, она ждет. А я на службу в храм побегу, мне скоро часы читать.

«Ведерко» оказалось огромнейшим ведром с овощами, сразу оттянувшим мне руку, но отказываться было поздно: вручив его мне, мать Лариса, не оглядываясь, засеменила в сторону церкви с обрушенной колокольней, на ходу вытирая руки какой-то тряпицей. Я потащила свою ношу в указанном направлении – «за послушание».

Справа от домика, в котором я ночевала, стояло длинное полуразрушенное здание с высокими дверями – бывший каретный сарай или конюшня. Одна дверь была полуоткрыта, и оттуда вкусно пахло. Туда я поначалу и сунулась со своим ведром. Там я увидела монахиню, сидевшую за столом и скатывавшую в трубочки тонкие полоски янтарно-желтого теста.

– Здравствуйте. Это вы мать Алония? Монахиня обернулась ко мне и закричала:

– Дверь! Дверь закрывайте, а то пчелы налетят!

Я испугалась, отступила и закрыла дверь. Но она закричала мне из-за двери:

– Да вы заходите, заходите, Саня! А дверь за собой закройте!

Я пошла и поставила на пол ведро, до боли оттянувшее мне руку.

– Что же вы испугались? Я не кусаюсь. Это пчелы кусаются. Они сюда летят на запах воска. А вы кого-нибудь ищете, Саня?

– Мать Алонию. Я ей овощи принесла от матери Ларисы.

– Мать Алония на кухне.

– А где у вас кухня?

– Кухня рядом, за стеной. Здесь свечная мастерская. А вы что, помогаете матери Ларисе?

– Ну да… Она попросила отнести овощи.

– Что это она вас уже гоняет? А сама она что делает?

– Пошла в церковь на службу.

– Понятно. Это хорошо, Саня, что вы сразу взялись помогать сестрам. Вот и ваша бабушка всегда так делала: приедет – и сразу за работу. Передавайте ей привет от сестры Агнии. Не забудете? Перед отъездом зайдите ко мне: я приготовлю для Елизаветы Николаевны подарок – восковые свечи, она их любит. Вы ведь сейчас на литургию пойдете, так вот вам две свечки, поставьте за себя и за бабушку, – и мать Агния протянула мне две тоненькие восковые свечечки. Я взяла их, сунула в карман и пошла к дверям, а она сказала вслед: – только дверь за собой закрыть не забудьте, а то пчелы налетят!

Как же тут у них в обители налажена информационная служба – все монашки уже знают, кто я и откуда. Я подошла со своим ведром к соседней двери и приоткрыла ее.

– Здравствуйте. Скажите, кухня – это здесь?

Кухня была здесь. В углу топилась большая чугунная печь, на ней что-то шкварчало и пыхтело, вокруг витали разнообразные вкусные запахи, а возле стола стояла румяная пожилая монахиня и большим ножом строгала кочан капусты. Я уже не удивилась, когда, подняв голову от стола, она ласково пропела:

– Здесь, здесь, Санечка! Проходите, дорогая! Вы хотите позавтракать?

– Нет. Я вам принесла овощи от матери Ларисы.

– Ах, вот оно что! А я уж, было, подумала, что вы хотите получить завтрак до литургии.

Кто-то говорил мне, что вы человек совсем не церковный и порядков наших не знаете.

– Вам сказали правду. Я даже не знаю, что такое «литургия»,

– Господи, бедная девочка! Ты что же, никогда не причащаешься? – от сочувствия она перешли на ты.