Валькирия рейха - Михель Гавен

Эрих Хартман, очнувшись, открыл глаза и увидел над собой высокое, гигантское, сияющее пространство света. Что это? Часто, поднявшись на самолете на большую высоту, он окунался в эту белизну неземного сверкания, а ниже снежными сугробами громоздились прохладные, сплоченные облака. Где он находится? Уже в раю? Или на суде Господнем? Эрих пытался приподнять голову, но чудовищная боль снова приковала его к… земле. Он осторожно пошевелил пальцами: так и есть, земля, травинки. Влажная после дождя земля. Он лежит на земле? А наверху… наверху… Значит, это небо… Но почему такое ослепительное… Просто океан. Последнее, что запомнилось Эриху перед падением – это несущаяся ему навстречу земля. Колпак кабины был пробит во многих местах. В пробоинах свистел ветер, панель рации разбита, из поврежденного бензобака хлестало горючее, образуя позади радужное сияние. Счет шел на секунды: вот-вот самолет вспыхнет или упадет на землю с заглохшими моторами. Однако Эрих чувствовал, что машина еще повинуется ему. Он вырвал самолет из почти непроглядной темноты, но удержать не смог – машина падала в пике, моторы работали на полную мощность, и радужные, прозрачные нимбы от пропеллеров сверкали, усиливая пронзающую воздушное пространство скорость. Самолет падал на какой-то городок с высокими черепичными крышами. «Зачем же на людей?» – мелькнуло в голове у Эриха. С неимоверной силой он потянул на себя колонку рулевого управления, городок промелькнул под брюхом самолета. Ну, вот, как жаль… Так мало прожито. Хелене… Лишь бы Хелене была жива. Так он подумал – и это было концом.

Как же он оказался здесь? Значит, ему удалось посадить самолет. Этого Эрих уже не помнил. Преодолевая мучительную боль, он приподнялся на локте. Его сразу же окутал белесый туман. В мозгу словно поселилось какое-то животное, которое настырно и надоедливо там копошилось. Сознание сразу же объяло упругое и жгучее пламя, но сквозь пламя и туман он увидел колышущийся и расплывающийся силуэт самолета, врезавшийся в землю и завалившийся на одно крыло. Обгоревший, он еще дымился. Похоже, ему удалось не только посадить самолет, но даже выползти из кабины. Чудеса. А что это за люди? Словно призраки, бесплотные и колеблющиеся, к нему приближались какие-то фигуры. Судя по их движениям, они бежали, но Эрих наблюдал за ними, как в замедленной съемке. Постепенно их силуэты уплотнялись, как изображение на экране, лица приобретали четкость. Кто это? До него донеслись голоса, переговаривающиеся на чужом, непонятном языке. Две фигуры отделились от общей группы и подошли к нему. Какое-то мгновение он четко видел силуэт офицера в русской форме и сопровождавшего его солдата, но вот призраки вновь заколебались, потеряли твердую устойчивость и растаяли. Со стоном Эрих опустился на землю. Сознание снова покинуло его.

Оторвав летные «крылышки» с мундира, Хелене закрывает глаза и с силой вонзает их себе в руку, стараясь разорвать вену на запястье. Это не лучшее орудие – тупое, она испытывает сильную боль. Но еще немного. «Люфтваффе, гордость моя, послужи в последний раз!». Кровь, будет сворачиваться, но пока она будет в сознании, она не допустит этого. Так – сделано. Теперь другая рука, только бы не закричать. Часовые могут обнаружить. Они стоят под дверью, маячат под окном. Как хорошо, что ей выделили отдельную комнату. Только бы не увидели, не помешали. О, господи! она до крови закусывает губу, как больно. Измазанные кровью «крылышки» снова врезаются в плоть, ей кажется, она слышит хруст, рвутся сосуды. Зачем все это? Такая война была, а ей даже не нашлось маленького осколка. Теперь приходится вот так. Еще немного потерпеть. Чтобы кровь не сворачивалась… не сворачивалась… Мама, мамочка… прости меня…

В советском госпитале немецкий летчик, с опаленными белокурыми волосами и лицом, получивший множественные ранения и тяжелую контузию и до сих пор не приходивший в сознание, внезапно, как от удара, открывает глаза, и приподнявшись на постели, неотрывно смотрит в одну точку потемневшими, почти черными глазами. Они кажутся огромными из-за желто-коричневых теней, залегших под нижними веками. К нему подходят, пытаются снова уложить в постель. Но кажется, он не видит и не понимает ничего, что происходит вокруг: ее лицо стоит перед ним, он видит его ясно, оно плывет в ослепительной белизне и никакого тумана вокруг. Светлые волосы треплет ветер. Глаза длинные, как у древних египтянок на старинных сосудах, синие, как ясная ночь над Каиром. Кажется, в них колышется лунный бриз, как в волнах Черного моря у Алупки.. Она шевелит губами, словно зовет его. Или прощается… Хелене. Что с тобой?! Лена, дорогая…

Теряя сознание, Хелене падает на пол, истекая кровью. Перед глазами всплывают картины минувшего. В первый раз, когда Эрих любил ее, тогда, после вручения ему первой награды, она и сердилась, и была счастлива… Стараясь скрыть от прислуги следы бурной страсти, бушевавшей в ту ночь в тесных стенах ее маленькой комнаты, она сама прибрала помещение и поспешила на речку освежиться. Только-только сыграли подъем. Летчики лениво, группами и по одиночке, тянулись в столовую, спросонья вяло приветствуя ее. Хартмана среди них она не встретила. «Всю ночь гулял где-то. Спать завалился» – сообщил ей Лауфенберг. Она скрыла улыбку. Ей казалось, она и спустя три года ощущала нежное прикосновение коричневых илистых вод реки, свежесть плывущих кувшинок у берегов, видела свое отражение в воде и светлые волосы, текущие по волнам. Эти волны ласкали ее, как его руки еще совсем недавно.

– Лена! – вскочив с кровати, он рванул бинты, кровь хлынула из незаживших ран. – Лена!..

К нему спешили врачи, медсестры. Хелене… Хватаясь руками за стену, он медленно сполз на пол, оставляя на белой больничной стене кровавый след. И снова все померкло перед глазами…

– Эй! Эй! Ты чего?! – привлеченный шумом, вбежал американский солдат. Ему показалось, в комнате, где содержали немецкую летчицу, что-то упало. Он обнаружил, что белокурая фрау без сознания лежит на полу, в луже крови, которая сочится из ее запястий.

– Вот ненормальная, убить себя решила! – произнес он ошарашенно и бросился за помощью: – Сюда! Сюда!

Пока подоспевший товарищ вызывал врачей, солдат старался остановить кровь.

– Черт, – ругался он, – как это она сделала?! Не останавливается, зараза!..

Прибежал доктор. Только взглянув, он немедленно вызвал машину, Хелене сразу же отправили в госпиталь. Там ночью ее навестил американский генерал. Он огорченно упрекал летчицу:

– Зачем же вы решились на такое, фрау Райч? Вас не ожидает ничего страшного. У вас же вся жизнь еще впереди.

«Вся жизнь впереди! Она – позади, если бы он только знал!» – горько подумала Хелене. Не ответив генералу, она отвернулась к стене, крепко сжав перевязанные бинтами руки, на белоснежных повязках выступили яркие алые росинки крови.

Едва сознание возвращалось к нему, Эрих Хартман начинал думать о Хелене. Здоровье его медленно шло на поправку. Его еще не допрашивали. Но собственное будущее мало тревожило его: он был готов ко всему. О Хелене он думал тоскливо, с тревожным отчаянием, страдая от того, что не смог предотвратить грозящую ей опасность. Эти страдания еще больше усиливали муки, причиняемые тяжелой контузией, раны заживали благополучно. «Скорее всего, – думал Эрих, – она погибла. Она осталась одна, к тому же у нее отказало оружие, и истребителям противника ничего не стоило расправиться с ней. Но может быть, все-таки спаслась? И этот генерал фон Грайм, которому вечно что-то нужно.. А Андрис? Андрис погиб?! Сто против одного, что погиб. Но вдруг ему тоже удалось посадить самолет… Нет, он горел, как факел. А ведь он спас его, Хартмана… Как он сказал, ради Хелене… Замечательный, смелый, все понимающий Андрис.. Сколько бы я дал сейчас, чтобы он был жив!».