Избранник ада - Николай Норд

Баал-берита взял мою руку в свою холодную, шершавую ладонь, и мы мгновенно перенеслись в совершенно иное место.

На сей раз, мы оказались на берегу какого-то озера, окруженного, с одной стороны, возделанным пшеничным полем и небольшим виноградником, а с другой – кудрявыми рощами, зарослями бамбука, отдельно растущими пальмами и цветущими бледно-зелеными лугами в серебряном налете лунных лучей. Из дебрей кущ иногда фосфресцировали и тут же исчезали глаза каких-то диких зверей, а по полям разгуливало небольшое стадо газелей, неспешно шествующих по пышным лугам. Среди этого разнотравья довольно часто встречались диковинные цветы, неярко светящиеся голубым и зеленым, словно большие светлячки.

А вокруг по-прежнему стояла ночь с небом в крупных звездах и круглой, загадочной Луной. Хотя, общий окружающий фон даже нельзя было назвать ночью, скорее это было похоже на сумерки в тот единственный, краткий миг, когда день переходит в ночь и когда окружающее пространство становится аквамариновым.

– Уважаемый Баал-берита, это так случайно получается, что мы путешествуем по Аду ночью или она здесь царит всегда? – поинтересовался я у своего гида.

– Увы, милый мой, Ад – царство ночи. Но у нас есть светящиеся цветы, ты их видишь вокруг, которые вполне могут заменить факел, если их сорвать и взять в руку. И потом, у нас, как правило, всегда чистое небо с полной Луной – здесь она всегда полная, а кто желает, может пользоваться электричеством. Здесь нет полного мрака, но и никогда не бывает Солнца, – сказал писарь, и я отчетливо уловил нотки сожаления в его голосе. – Посмотри вон туда, давай, подойдем чуть ближе.

Баал-берита показал на берег озера, где я увидел одинокого рыбака, сидящего на раскладном стульчике над удочкой. За его спиной был просторный то ли шалаш, то ли хижина, сработанная из камыша, перевитого веревками и крытого пальмовыми листьями. Тут же горел костер, на котором вскипал котелок, распространявший далеко, доносившийся даже до нас, аромат ухи.

Мы подошли поближе и оказались всего в нескольких метрах от рыболова. Голова его слегка мотнулась, мельком глянув на нас, и заняла прежнее положение. Это был мужчина средних лет, одетый в подобие шерстяного хитона, с лысиной, глянцево отсвечивающей в лунном свете и хранящей крестообразный шрам – то ли от топора, то ли от меча. Рыжая курчавая борода, как и такие же кудельки остатков волос над ушами и на затылке, были спутаны и давно не знали гребня. Один глаз закрывало бельмо, второй был невидяще устремлен в пространство – поплавок сигналил пойманной рыбой, но рыбак не обращал на него никакого внимания, впрочем, как и на меня с писарем.

– Се есть Иуда Искариот, – шепотом проговорил писарь.

– Как? – я едва сдержал голос от вскрика. – Он же не просто самоубийца, а предатель самого Христа! Разве он не должен быть в пыточной камере самоубийц? Или он тоже простой исполнитель воли Дьявола и ваш слуга?

– Нет, он не наш слуга и не исполнитель воли Великого Люцифуга. Исполнитель может быть плох, может быть хорош, но он не способен подняться над тем, что порождено временем. А Христос, был порождением не только Бога Отца, но и самого времени, – отвечал писарь Ада, покусывая травинку. – Ты не поверишь, но Иуда был любимым учеником Христа, и сам любил Господа больше жизни, но, предав его за серебро, он выполнял волю Иисуса, его тайный приказ.

Ибо, если бы не было того предательства, не было бы распятия, не было бы вознесения и не было бы самого Христа. И тогда в Истории Иисус остался бы простым пророком, вроде Малахии или Исайи. И только из глубочайшей любви к Иисусу Иуда предал его, хоть и знал, что обрекает себя тем самым на вечный позор и вечное проклятие. Любовь, в первую очередь, милый Коля, а не только Добро или Зло движут Миром. И вот, теперь Иуда сидит и ждет Конца Света, когда вся правда откроется, и он встретится с любимым Христом. Да ты и сам, если хочешь, можешь почитать его Евангелие и все узнать напрямую.

– Евангелие? Разве Иуда написал Евангелие?

– Конечно! – их же было около сотни разных, и одно написал Иуда Искариот. А ты разве не знал? Впрочем, я забыл, откуда тебе знать – студенту советскому. – Баал-берита снисходительно хмыкнул. – Эта тема в Советском Союзе закрыта. Так вот, в четвертом веке римский император Константин учинил Вселенский Церковный собор, куда были допущены на обсуждение только двенадцать Евангелий, из которых, в свою очередь, было отобрано и канонизировано всего лишь четыре, ныне всем известные.

– А почему так?

– Да потому, что Римская Империя – была эклектическое государство, собранное из разных народов разных вер, причем, даже в превалирующем христианстве было полно течений, и это ослабляло империю. А Константину было нужно единое, сплоченное государство по принципу: один император – одна империя – одна вера. Вот поэтому Евангелию от Иуды не нашлось там места, ведь оно иначе объясняло суть его отношений с Богом и раскалывало бы единство Веры.

– Вот как? Тогда, конечно, было бы интересно почитать Иудово Евангелие, я ведь, откровенно сказать, читал Евангелие от Марка, – признался я писарю, зная, что здесь это сделать не зазорно, не в пример, как у себя на воле – никто меня не заложит и не осудит. – Я как-то на теплоходе ездил в Дубровино, и там бабуська одна сидела в каюте со мной, читала какую-то книжонку и плакала. Я спросил у нее, что за книжка такая чувственная? Оказался Новый Завет. Дала посмотреть. Я успел прочесть только Евангелие от Марка, как бабуся вышла в Барышево и книжку забрала.

– И как тебе показалось то Евангелие?

– Как – как? Христос, конечно, там добрый, да я плохо запомнил, читал, как сказку, не всерьез, нас так учили – что брехня все это.

– Как видишь, не брехня, но и не совсем правда. У Иуды в Евангелии – вот там правда настоящая. Зайди-ка в шалаш, там найдешь рукопись в тубусе и почитаешь, а я пока с Иудой потолкую. Мне-то в хижину нельзя, там портрет Иисуса висит, меня корежить начнет от него до инфарктного состояния.

– Икона, вы хотите сказать?

– Нет, портрет, именно портрет! Иуда их уже сотни переписал. Настоящим художником сделался за две тысячи лет. Правда – одного портрета! – Баал-берита рассмеялся с хрипотцой.

– То есть?

– Да, кроме любимого своего Христа он больше никого не пишет. Когда он оказался здесь, то первым делом нарисовал портрет Иисуса и повесил в своей хижине. Правда, портретом тогда это назвать было трудно – так, мазня какая-то. Потом у него получилось уже лучше, и он заменил первый портрет вторым, и так далее, пока не добился совершенства в этом деле. Теперь Иисус там прописан не только с фотографической точностью, но доведен до истинного одухотворения. Да ты зайди – сам увидишь! Кстати, там стоит кувшинчик с отличным вином, которое Иисус сотворил на той самой свадьбе, что описывается в Евангелие, из обычной воды. Можешь попробовать – превосходный напиток!

Баал-берита присел на корточки рядом с Иудой, а я вошел в хижину.