Контролер. Книга первая. На пороге - Юрий Никитин

– Хотите сказать, старшее поколение играет в стратегии?

– Вот-вот, – сказал он. – Человек с возрастом должен расти и умнеть. Если он и до старости бегает с ножом и автоматом, это говорит о том, что его интеллект так и не развивался. Как был дураком, так им и остался. Когда говорю «дурак», я не вкладываю в это слово ничего обидного. Не зря же мы все, взрослея, говорим с досадой: эх, каким дураком я был…

– Так-так, – сказал я, – вроде бы начинаю смутно понимать…

Он сказал с одобрением:

– Потому что уже баймите в стратегии. Все верно, это связано. Точнее, это один из ясных и отчетливых показателей. Когда вы играете в стрелялку, вы действуете за себя и для себя, а когда в стратегии, то уже для других, понимаете?.. Либо выигрываете битву, либо спасаете мир от инопланетян… Ваши личные интересы уходят на задний план, вы о них не думаете. Вы поднимаете экономику страны или всего мира, добываете руду, строите заводы, развиваете хай-тек, защищаете, кормите, развиваете… Вы работаете на человечество, а не на себя!

Ингрид смотрела непонимающе, а я кивнул, сказал со вздохом:

– Да-да, наши предположения… несколько пошатнулись. Во всяком случае, мои.

Он мягко улыбнулся.

– Ничего страшного. Вы же впервые столкнулись с таким вызовом, не так ли? Это не воришек на блошином рынке ловить, как было все века раньше. Мир меняется, новые мотивы преступлений тут как тут. Нужно иметь не просто хорошие мозги, но и уметь мыслить по-новому.

Ингрид посмотрела на меня зло.

– А вот я, – произнесла она с вызовом, – так и не поняла, из-за чего что-то должно было пошатнуться.

Королькович сказал с невеселой улыбкой:

– Вы умные ребята, но не замечаете очевидного. Это свойственно молодым и увлеченным, они не рассматривают другие варианты…

Я спросил нетерпеливо:

– Что мы упустили?

– Вспомните апологетов бессмертия, – предложил он. – Среди них только юные и люди среднего возраста. Но совершенно нет людей старшего возраста… уточняю, тех, кому за восемьдесят, а то для вас и сорокалетние уже старики, верно?

Он грустно улыбнулся, наверняка вспомнил, что и для него в двадцать лет сорокалетние казались древними дедуганами.

Я пробормотал:

– Это так, но могут быть и другие причины. Молодые и средние просто активнее…

Он сказал, страдальчески морщась:

– Я вам говорю, ужас смерти может охватывать только молодых… Инстинкт твердит, что умереть, не успев дать потомство – преступление. Дать потомство и поднять его на ноги. А вот потом, когда поднял на ноги даже внуков, инстинкт говорит успокаивающе, что теперь можно. А когда начинаешь дряхлеть, он говорит все громче и настойчивее, что уже не только можно, но и нужно…

– А ужас смерти…

Он кивнул.

– Выработался инстинкт принадлежности к обществу. Молодой в первую очередь помнит о своих нуждах, старик думает уже о всем племени. Полагаете, почему основные поглощатели новостей о международной политике как раз старики?.. Старый человек с каждым годом все больше чувствует, что его жизнь перетекает в его племя. И смерть уже не страшит, так как он чувствует, что его жизнь продолжается в них, его потомках, даже если они не его прямые потомки.

– Гм, – сказал я, – от меня пока такие чувства… далеки.

– Знаете, – сказал он, – что пугает старых людей гораздо больше смерти?

– Нет.

– Предположение, – ответил он, – что человечество может погибнуть от удара гигантского астероида, вспышки Солнца, схода с земной орбиты… Собственная смерть их не страшит, страшит смерть человечества! А молодых заботит только своя шкура, что биологически оправданно.

Я ощутил, как по спине пробежал незваный холодок ужаса.

– Что… так уж и никто не хочет жить вечно? Из стариков?

Он грустно улыбнулся.

– Сам бы не поверил, услышь такое в свои юные пятьдесят лет. Но это правда.

– А сверхдолгожители, – сказал я, – что живут больше ста лет?

Он слабо поморщился.

– К сожалению, даже несмотря на все успехи науки и технологии, последние годы жизни они не живут, а существуют.

– Догадываемся, – внезапно сказала Ингрид, – как растения.

– Точно, – сказал со вздохом Королькович. – Некоторые, предвидя такой конец, пишут строгие наставления, чтобы при усиливающейся деменции их подвергли эвтаназии. Но, конечно, никто этого не делает. Такие люди, если пользовались известностью, надолго выпадают из сферы внимания прессы, а потом появляется сообщение, что вчера после долгой и продолжительной болезни скончался такой-то и такой-то. Последние месяцы их никому стараются не показывать, это отвратительное зрелище!

Ингрид буркнула:

– На днях видела в Сети ролик, как отмечали стодесятилетие какой-то старушки. Показали ее сидящей в кресле, от горла закрыта цветистым пледом, как в парикмахерской, это на случай, если под нею утка или шланги, на голову надели легкую корону из фольги, поставили на стол пирог со свечами, сами задули, а именинница совершенно не понимала, по ее виду, кто она, что с нею и почему это вот все… Я бы точно не хотела такого конца! Пусть лучше меня убьют в перестрелке.

– Ну-ну, – сказал я, – лучше я тебя сам убью. А вам большое спасибо за интервью! Вы нам очень помогли. Нет-нет, в самом деле помогли. Мы шли, похоже, по неверному следу. Вы правы, некоторые вещи можно узнать только с возрастом. Самому.

Ингрид поднялась, но на лице крупными буквами все еще написано упрямство и недоверие, что и понятно, женщины консервативнее и менее мобильны.

– Все-таки, – сказала она холодновато, – хотя я, как сказал мой напарник, слегка поколеблена, но не убеждена.

Он поморщился, сказал с укором:

– Простите, а хоть кто-нибудь и когда-нибудь спрашивал у долгожителей, хотят ли они жить еще, скажем, сто лет?

Я подумал, сказал в недоумении:

– А, действительно…

Он понизил голос:

– Хотите, кое-что скажу? Да-да, я спрашивал. Ответы такие, что даже я не решился бы их опубликовать. Потому что все вразрез с общепринятым мнением. Вижу, угадали. Я спросил у одного, дескать, а почему же тогда еще живет, а он ответил: только Господь дает жизнь и только он один имеет право ее забирать. А так бы, дескать, давно бы совершил эвтаназию, хотя ничего не болит и сам в здравом уме и памяти.

– Может быть, – сказал я нерешительно, – он… исключение?

Королькович покачал головой.

– Вы наверняка посмотрели мое досье. Мое финансовое положение и раньше позволяло мне не только вести беззаботный образ жизни, но и ездить по свету. Но, правда, ездил я большей частью на симпозиумы и конференции. Могу показать записи бесед с сорока тремя центаврианами, у вас их называют супердолгожителями. Так вот, все эти перешагнувшие столетний рубеж не желали бы продлевать себе жизнь, будь это в их власти. Все они считают правильным умереть «по законам природы».