Прощание - Лотар-Гюнтер Буххайм

Первый помощник недовольно уставился в свою тарелку, все это он выслушал с лицом, похожим на маринованный огурец, не проронив ни слова.

Старик продолжает спокойно есть, изредка пытаясь скрыть усмешку. Он говорит, очевидно считая, что нам не следует слишком потешаться над первым помощником:

— Врач основательно обследовал стюардессу, которая заявила о своей болезни, даже сделал электрокардиограмму. Он при всем желании не может объяснить грудные судороги, на которые она жалуется.

— Возможно, она беременна? — говорит шеф.

— При этом бывают грудные спазмы? — изумленно спрашивает первый помощник.

— Как бы то ни было! — обрывает пустую болтовню старик. — Она поправится.

Небо закрыто серым покрывалом, лишь непосредственно над линией горизонта по правому борту видна светлая полоса, и, будто для полноты контраста, море там еще темнее, чем по левому борту.

Снова на мостик! На зеленом экране радара справа от линии нашего курса видны три больших пятна, производящих впечатление клякс, — дождевые облака. Я знаю, что на экране дождевые облака можно «высветлить», но при этом существует опасность, что в результате объекты на экране не будут четко различимы.

Старик объясняет мне:

— В сравнении с облаками суда перемещаются по-другому. Несмотря на это, нужно внимательно следить за тем, чтобы своевременно обнаруживать суда. Если они, как теперь — еще на большом удалении, то они не так сильно прорисовываются, тогда различие не так велико, тогда «осветление» лучше выделит суда, но если они близко от меня, то мне приходится уточнять, где суда, а где облака.

— На каком расстоянии действует этот радар? — спрашиваю я старика.

— До шестидесяти четырех.

— Что значит шестьдесят четыре?

— Мили.

Указатель положения руля все время колеблется от двух градусов правого борта к двум градусам левого борта, и каждый раз раздается треск.

— Облака, к счастью, сильно прорисовываются только при постоянной картинке, — слышу я старика. — На большом зеленом экране радара я могу сразу же стереть изображение, но могу и продлить. Нормально изображение гасится и снова появляется через три-четыре минуты. Это «ситуация дисплей сет», то есть ситуационный дисплей, — объясняет старик.

— Вот! — вскрикиваю я вдруг. — Посмотри-ка: дельфины! Громадный косяк дельфинов движется прямо на корабль. По меньшей мере сто дельфинов играют вокруг форштевня. Это надо увидеть вблизи. Надо скорее спуститься по проходам и пробиться вперед к Monkeyback (обезьяньему баку).

Вокруг носовой части корабля такая толкотня, что от иссиня-черных тел едва видно воду. И все новые дельфины выпрыгивают из буруна у форштевня. Большинство переворачиваются в воздухе набок, чтобы шлепок был еще громче, когда они снова падают в воду. Затем они мгновенно переворачиваются, почти соприкасаясь с другими, возвращаясь обратно в свое нормальное для плавания положение. Немного впереди некоторые дельфины, делая петли, носятся с одной стороны форштевня на другую, а прямо перед кораблем море представляет собой сплошной разгул стихий, один шлепок следует за другим, как будто в воду перед нами попадают залпы снарядов.

На правой стороне разыгрывается дичайшая оргия цвета, до самого зенита небо залито анилиновой пестротой. Мы оба стоим и поражаемся: дельфины, небо!

Когда солнце садится, кичевые краски сразу же гаснут, исчезают и дельфины, будто по велению волшебной силы. Только далеко за кормой, на расстоянии примерно пятидесяти метров я еще вижу некоторых из них, скользящих по волнам, отходящим от носа корабля, но теперь они уже не прыгают.

— А вот и ты, — говорит старик, отводя от глаз прибор ночного видения, когда поздно вечером я откидываю войлочный полог, закрывающий вход на мостик. Приветствие похоже на упрек. Я устраиваюсь на лоцманском стуле и говорю:

— Мне не хватает приличного куска твоей жизни…

— Да?

— Довольно большого куска.

— Тогда лучше спуститься ко мне, — говорит старик, — здесь же нечего выпить.

Перед каждым из нас стоит пиво, и мне приходится долго ждать, когда старик заговорит.

— Что ты хочешь знать? — начинает он наконец.

— Все! Если это не затрагивает интимную сферу. Но сейчас скажи-ка: как обстояли дела в Норвегии?

— В Норвегии. Это было очень неспокойное время. И часто походило на игру в «казаки-разбойники». — Долгая пауза. Старик морщит лоб, делает глоток из бутылки, прежде чем продолжить: — Кое-что делалось чисто по-детски. Например, цирк, когда мы должны были сдать наше оружие. Люди от английских ВМС также были молоды. В принципе они, как и мы, были сыты войной по горло. Они старались обходиться с нами хорошо.

— То есть никаких особенных трудностей?

— Нет. Их вообще не было. Наши охранники были рады уже тому, что мы не повесились и ничего не взорвали. Они хотели только, — старик ищет подходящую формулировку, и я быстро помогаю: чтобы вы не свихнулись?

— Так оно и есть. Они были довольны, если «лавочка» сколько-нибудь функционировала. Одного из моих младших офицеров однажды увидели с пистолетом. Меня вызвали к норвежскому адмиралу и спросили, есть ли у нас еще пистолеты. Я сказал: «Возможно, кто-то припрятал пистолет, но они знают, что это наказуемо. Тогда адмирал сказал: „Мы не хотим видеть в этом большую аферу, но все же скажите своим ребятам, что они должны сдать оружие. Сколько его еще у вас?“

— Он был таким разумным?

— Больше чем разумным! Я сказал: „Я накажу этого офицера дисциплинарно!“ Тогда адмирал спросил: „Вы действительно собираетесь это сделать?“ На что я ответил: „Семь дней ему придется обедать в своей каюте. Семь дней он будет лишен общения с коллективом“. Все это прошло очень хорошо.

Старик снова делает паузу для раздумий. С лицом, просветленным воспоминаниями, он говорит:

— Затем мы мало-помалу начали упаковывать материал, который охотно бы захватили с собой на свободу — как бы это ни называли. Мы положили это в ящик и держали готовым для транспортировки.

Так как он снова замолкает, я спрашиваю старика:

— С тобой, собственно говоря, не могло ничего случиться, ты же завязал в Норвегии тесные отношения с местным населением, если об этом можно так сказать?

— Ты имеешь в виду „залечь на дно“? Это вряд ли прошло бы.

— При том качестве отношений, которые ты установил?

— Которые я установил? — старик разыгрывает из себя простачка.

— До меня, во всяком случае, доходили слухи об этом.

Старик пытается подавить улыбку. Напрасно.

— Пробовали поддерживать хорошие отношения, как это было принято у нас. Но это было связано с большим риском.

— И снова старик замолкает. Он должен сначала обдумать свой текст.