Ленин - Дмитрий Антонович Волкогонов

Видимо, Керенский своими телеграммами войска бы не задержал. Но вмешались большевики и части, находившиеся под их влиянием. ЦК партии большевиков, другие социалистические организации обратились к населению с воззванием, в котором призвали солдат, рабочих дать отпор корниловщине. Генеральский мятеж схож с августовским путчем 1991 года. Особенно в отношении лидеров страны. Тогда, в 1917‐м, Керенский как‐то сразу потерял свое влияние, а через семьдесят четыре года в сходной августовской ситуации его лишился и Горбачев. В этом опасность бесконечного балансирования, маневрирования, лавирования, которые в определенные моменты нужны, но сутью долгосрочной политики быть не могут.

После выступления Корнилова, которое удалось с помощью большевиков отразить и погасить, Керенский издал приказ о предании суду за мятеж генералов Корнилова, Деникина, Лукомского, Маркова, других столпов путча.

Возвращаясь к тем драматическим дням, Керенский уже в 1919 году справедливо напишет, говоря о корниловщине: «Заговор открыл дверь большевикам»[134]. Путч Корнилова оказался для большевиков спасительным, вдохновляющим, обнадеживающим; после него их авторитет пошел в гору и быстро стало падать влияние Керенского. Станкевич вспоминает, что, когда в начале октября он приехал из Пскова к премьеру Временного правительства, тот «произвел на него впечатление какой‐то пустынности, странного, никогда не бывалого спокойствия. Не было ни постоянно окружавшей Керенского толпы, ни делегаций, ни прожекторов… У Керенского появились какие‐то странные досуги, и я имел редкую возможность беседовать с ним целыми часами, обнаруживая у него странную неторопливость»[135]. История отвернулась от своего недолгого любовника.

Керенский был в зените славы, популярности, влияния, пока Февральская революция испытывала долгий, высокий прилив. Когда же начался отлив, то экспрессия, порыв, импульсивность, лихорадочная активность лидера переходного периода быстро потускнели и погасли. Даже к собственной персоне он стал относиться без прежнего уважения. А раньше… В своей книге о Февральской революции Виктор Чернов писал, что «Керенский всегда злоупотреблял и органически не мог не злоупотреблять личным местоимением первого лица: его «Я» им выговаривалось мысленно с большой буквы…»[136].

Керенскому с генералами не «везло». К нему как главнокомандующему они относились снисходительно‐иронически. Когда он бывал на фронте, то чувствовал на себе любопытно‐недоброжелательные взгляды. Генерал Корнилов своим мятежом придал лишь второе дыхание большевикам. Когда же Александру Федоровичу пришлось бежать из Петрограда, был еще один шанс, который зависел теперь от другого генерала – Петра Николаевича Краснова, командира 3‐го конного корпуса. Своим приказом Керенский направил корпус на столицу с целью вернуть себе власть. Но агитаторы большевиков еще на дальних подходах к Петрограду сделали свое дело. Краснов был арестован. Но поскольку советская власть еще переживала эйфорию победы, генерал был под честное слово отпущен. Слова своего он не сдержал и продолжил борьбу, оказавшись в конце концов в Германии, где увлекся литературной деятельностью.

Его многотомный роман «От белого орла до красного знамени» вызвал любопытство Сталина. Когда книги ему достали, он, полистав, бросил:

– Роман, как и сам генерал, дерьмо…

Уже семидесятилетний П.Н. Краснов решил помочь Гитлеру, естественно, не добившись на этом позорном поприще успеха.

Когда П.Н. Краснова вместе с генералами А.Г. Шкуро, Султан‐Гиреем и другими коллаборационистами схватили в 1945 году в Германии, Сталин приказал судить их в Москве, проявив к этому старику немалый интерес.

Суд припомнил Краснову его сотрудничество с Керенским. Во время следствия он подробно рассказал о событиях тридцатилетней давности, когда пытался выполнить приказ Керенского.

Суд под председательством небезызвестного В.В. Ульриха приговорил 16 января 1947 года Краснова Петра Николаевича – последнего русского генерала, на которого надеялся А.Ф. Керенский, к повешению. На другой день 78‐летний Краснов, последний командующий вооруженными силами Временного правительства, был казнен[137]. В последнем слове он не просил пощады.

Керенский еще не знал, что, проиграв Ленину в октябре 1917 года, он не проиграл ему исторически. Наоборот. После семи десятилетий грандиозного советского эксперимента выяснилось, что монолитная система, созданная большевиками, могла существовать лишь в бесконечной войне: с окружающими противниками, внутренними «врагами», потенциальными агрессорами, с разными инакомыслящими, иными, нежели коммунистическая, идеологиями. Как только выяснилось, что большинство этих угроз мифические, система рухнула.

Социализм Керенского тоже трудно примерить к современности. Он аморфен, расплывчат, неопределенен. Но в одном Керенский был всегда высокой личностью: превыше всех ценностей он почитал свободу. И тогда, когда в декабре 1905‐го и июне 1906 года он был арестован «за хранение и распространение рукописей преступного содержания», и тогда, когда своим первым распоряжением как министр юстиции он выпустил из тюрем политических заключенных, и в последние дни земной жизни, когда медленно водил пером по страницам своего последнего труда «Россия и поворотный момент истории», Керенский не изменил приверженности свободе как высшей духовной ценности.

В эмиграции Керенский много писал. Ленина давно не было в живых, и он не полемизировал с ним. Но последовательно доказывал, что ленинизм не имеет будущего. В начале тридцатых годов Керенский редактировал в Париже еженедельник «Дни», а в конце десятилетия журнал «Новая Россия». По инициативе Керенского в еженедельнике проходили регулярные собрания «Дней», на которые приглашались политические деятели, писатели, философы, просто «бывшие» для обсуждения проблем далекой, чужой, но бесконечно родной России.

Сталин до конца своих дней требовал сведений о Керенском: чем занимается, на что живет, кто «крутится» около него, нельзя ли «использовать» бывшего главу Временного правительства. Специальным распоряжением вначале Ягода, а затем Берия поручили спецслужбе «разрабатывать Клоуна». Берия пишет резолюцию: «тт. Фитину, Судоплатову. Надо наладить освещение групп Керенского и Чернова. 7 января 1942 г.». За околицей Москвы шла жестокая война, а НКВД «освещал» Керенского и Чернова. Источник Аллигатор, в частности, сообщал в Москву, что живет Керенский на средства старшего сына инженера и материальную поддержку чехословацкого правительства. Его журнал «Новая Россия» финансирует богатая еврейка Беянсон. Керенский часто бывает в Англии, где живут его бывшая жена Барановская и два сына. Керенский поддерживает связи с Бунаковым, Рудневым, Зензиновым, Демидовым, Алдановым, Авксентьевым, Мережковским… Аллигатор сообщает далее, что Керенский заявляет: «Диктатура Сталина – самая жестокая и ужасная из всех известных на земле».

Иногда Керенский разъезжает по западным столицам с лекциями в поддержку демократии и осуждением диктаторских режимов. Агент также докладывал, что Керенский проповедует идею создания «второй партии» в России кроме ВКП(б) или хотя бы «крестьянского союза». Без этого Россия никогда не станет демократической страной. «Источник» информировал, что Керенский имеет большую поддержку среди евреев, так как они не забыли 4 апреля 1917 года, когда российское Временное правительство опубликовало декрет о равноправии евреев. Правда, когда после окончания Второй мировой войны Керенский очень активно стал курсировать по Европе, на одном из докладов (уже не Аллигатора, а Бориса) Гукасов