Ассимиляция - Джефф Вандермеер

– До того как даже подумать о том, чтобы продать этот дом, – говорит тебе Риелтор, – нам пришлось содрать там со стен десять слоев обоев. Потому что за десять лет проживания владелица каждый год переклеивала обои во всем доме. Чертова уйма этих обоев, да еще таких ярких, прямо вырви глаз. Словно сигнал о бедствии. Будто она заворачивала свой дом, словно подарок, только изнутри. В жизни не видела ничего подобного.

Ты киваешь, улыбаешься, тебе нечего на это сказать, но слушаешь ты ее с удовольствием. Просто потому, что забавно.

Это обычный старомодный рак, ничего похожего на ускоренное течение болезни, атаковавшей членов последней, одиннадцатой экспедиции. Это простая старомодная жизнь, расставившая тебе ловушку, пытающая убить тебя, и ты должна или принимать сильнодействующую химию, чтобы оставить Южный предел, а потом все равно умереть, или же продержаться еще немного, присоединиться к двенадцатой экспедиции и вместе с биологом пересечь границу в последний раз. Тебе и прежде доводилось хранить тайны. Неужели эта последняя?

Кроме того, открываются и другие, еще более интересные тайны: Грейс наконец-то удалось раскопать кое-что на Джеки Северенс. Просто море грязи, в том числе скандал, связанный с ее сыном – проваленная операция, приведшая к смерти какой-то женщины, – но пока не было ничего, что могло бы как-то повлиять на нынешнюю ситуацию. И вот находка – в списке «совершенно секретно», причем не среди открытых файлов на Джеки, а среди закрытых на Джека. Вполне логично: с Джеком все чуть проще, он уже на пенсии, ему за семьдесят, и кое-что из того, над чем он работал, существует только на бумаге, в письменной форме.

– Вот, смотри, пятая строчка, – говорит Грейс на крыше, предварительно проверив, нет ли жучков. Ни разу еще здесь не находили, но осторожность никогда не помешает.

Строка гласит:

– Есть еще что-нибудь? – Не совсем то, чего ты ожидала, но ты уверена, что знаешь, что это означает.

– Нет, больше ничего. Должно быть еще, но все остальные файлы по этому периоду отсутствуют. И как этот листок сюда затесался, вообще ума не приложу.

– Как думаешь, что означает «Блаженный покой»?

– Согласно существующим в то время протоколам это ничего не должно означать. Возможно, название выбрано наугад.

– Шаткие предположения, – говоришь ты. – Это даже не БП&П.

– Сплошные, мать его, догадки, – бормочет Грейс. – Возможно, это вообще ничего не означает, но…

Но если БП&П каким-то образом финансировалась Центром, пусть и недолго, как побочный проект, и если Джек руководил операцией, а Джеки знала об этом, и если БП&П могла иметь какое-то отношение к созданию Зоны Икс…

Слишком много «если». Слишком много прыжков.

Но этого вполне достаточно для того, чтобы ты начала понимать, почему новым союзником Лаури стала именно Джеки Северенс.

– Теперь нам нужно добыть все поисковые запросы из ее компьютера и прочие запросы на информацию с того самого времени, как она начала здесь работать, – говоришь ты.

– Знаю. – Грейс безропотно подписывается на новый трудоемкий проект.

– Каждый запрос до единого. И пока будешь работать над этим, я займусь вот этим.

Тем самым ты даешь понять, что не собираешься выпускать из рук это неожиданное сокровище. И хочешь немного поразмыслить, как его лучше использовать.

Вернулся в сад (далее неразборчиво) и прихватил с собой топор, на всякий случай. Вряд ли появятся черные медведи, но кто их знает. Хохлатая сойка, американский пересмешник, домовой воробей, самые простые и смиренные божьи создания. Сидел там и кормил их хлебными крошками, уж больно отощали и хотели есть. Сказали, чтобы я принес им еще.

Саул в мрачном одиночестве сидел в укромном уголке деревенского бара, сам не зная, потому ли, что хотел проверить на прочность терпение Брэда, или потому, что боялся болтаться по улице и столкнуться с Генри. А может быть, просто потому, что печалился из-за нового отъезда Чарли.

Он уже опрокинул пару пива, почувствовал, как комната поплыла перед глазами, а затем заказал устриц и рыбу с картошкой. Ему страшно хотелось есть, такие приступы голода нападали редко. Он вообще был довольно равнодушен к еде, но сегодня аппетит был просто волчий. Устрицы подавали в собственном соку и соленой воде, их только что очистили и обдали кипятком, и он не стал макать их в соус, просто проглотил разом, одну за другой. Затем растерзал рыбу, она разошлась в его пальцах на толстые волокна, горячие, от них валил пар и запах, от которого просто текли слюнки. Потом принялся за картошку, залил ее кетчупом, и вскоре они отправились вслед за рыбой. Он ел жадно, шумно, чуть ли не давясь, и пальцы двигались с почти лихорадочной непристойной быстротой, но он не мог остановиться.

Он заказал еще одну порцию рыбы с картошкой. И еще одну тарелку устриц. И еще кружку пива.

Музыканты доиграли последнюю песню и остались в баре, но почти все остальные разошлись, в том числе и Труди. В окно заглядывали черное море и небо, в стекле отражались смазанные лица и бутылки спиртного за стойкой бара. Смотрели на него из отражения. Теперь за пианино сидел только Старина Джим, остальные музыканты разошлись кто куда, и в зале было так мало народу, что он снова слышал пульс моря, угадывал его где-то на заднем плане, точно некое послание. Или это что-то пульсировало у него в голове? Обоняние его страшно обострилось, сладковатый запах гниения, доносившийся с кухни, казался духами, которые облаками разбрызгали по всему помещению. А ритм, выбиваемый клавишами пианино, в точности совпадал с его пульсом.

Самые мелкие и обыденные детали казались ему чрезвычайно важными. Из пепельницы на соседнем столе выползал и сворачивался колечком червячок серо-белого пепла, отдельные его частички вспорхнули и зависли в воздухе, а огонек, оставшийся у фильтра, пульсировал красным, точно посылал сигнал притормозить. Рядом с пепельницей виднелся старый жирный отпечаток большого пальца, очевидно, бессмертие ему обеспечила грязь, собравшаяся в пепельнице от сотен затушенных сигарет. Рядом с этим отпечатком он заметил попытку выгравировать что-то на ребре пепельницы, но от всех усилий остались лишь две буквы – J и S.

Пианино наигрывало какую-то нестройную мелодию – а может, он просто стал слышать лучше… или хуже? Сидя на табурете и привалившись спиной к стене, он с пивом в руке долго размышлял над этим. Размышлял и над тем, почему голоса людей путаются, точно кто-то их нарочно смешивает, и под кожей у него нарастало бренчание, в ушах стояли гул и звон. Казалось, что что-то движется к нему издалека, приближается, входит прямо в него, готовое пройти насквозь. В горле пересохло, точно он наглотался мела. И у пива был какой-то странный вкус. Он отставил бокал и огляделся.

Старина Джим не перестал играть на пианино, хоть и делал это скверно, пальцы слишком сильно колотили по клавишам, они были замазаны его кровью, а потом вдруг завыл песню, которую Саул никогда не слышал прежде, вроде бы лирическую, но совершенно непонятную. Остальные музыканты – почти все – сидели теперь вокруг Старины Джима, инструменты выпали из их слабеющих рук, сидели и испуганно и недоуменно переглядывались. Чего они испугались? Сади рыдала, Брэд твердил: «Зачем ты это делаешь? Какого черта ты это делаешь?» – Но голос Брэда исходил из тела Сади, а из левого уха Брэда капала кровь, и все люди вдруг попадали у бара… Может, лежали там уже давно, а не упали сейчас? Пьяные или умерли?