Фамильные ценности - Александр Александрович Васильев

Во дворе своего дома Вадим Борисович разбил чудный маленький садик, в котором посадил редкие для советского времени растения, например голубые ели. В качестве удобрения использовался коровий навоз, за которым дядя Вадя на электричке специально ездил в Подмосковье. Он собирал круглые плоские коровьи лепешки, проеденные червяками, и складывал их стопочкой одну на другую в коробку из-под торта “Наполеон”. Когда коробка наполнялась, он закрывал ее крышкой, красиво перевязывал шелковой ленточкой с бантиком и вез в Москву. Вот что значит настоящий эстет! Дома дядя Вадя размачивал навоз в воде и поливал им растения в своем садике. Может быть, поэтому многие из них до сих пор растут на 2-й Фрунзенской перед окнами его квартиры, в которой теперь расположилась нотариальная контора.

Вадим Борисович дружил с одной переводчицей с итальянского языка. Звали ее Маргарита. Эта самая Маргарита частенько по долгу службы бывала в Риме и однажды привезла мне оттуда в подарок пластилин. А я, надо сказать, в детстве очень любил лепить. Правда, советский пластилин представлял собой удручающее зрелище. В невзрачной коробке лежали твердокаменные брусочки жутких цветов: грязно-серый, грязно-коричневый, грязно-красный… Что бы я с ними ни делал, как бы ни смешивал, в результате все равно получалась бесцветная бурая масса. А пластилин, привезенный Маргаритой из Италии, радовал глаз ярчайшими химическими оттенками. Использовал я его очень экономно, только как вкрапления в поделки из советского пластилина.

Дяди Вади не стало в 1971 году. Его сестра Злата Борисовна, с которой они жили в одной квартире, перед отъездом к дочери, ветеринару Нонне Кейтхудовой в Куйбышев, передала мне его коллекцию спичечных коробков со словами: “Ну куда я их дену?” Перстень с сердоликом Болтунов завещал своему другу юности Георгию Товстоногову. Впоследствии я спрашивал у сестры Георгия Александровича Нателлы, нельзя ли получить перстенек на память о Вадиме Борисовиче. Она ответила:

– Это старинный грузинский перстень, я не могу тебе его отдать.

Среди близких друзей моей мамы была дворянская семья Ржановых. Они жили неподалеку, в доме 52 на Фрунзенской набережной, и были дружны даже с моей бабушкой Марией Григорьевной еще с 1940-х годов. До революции этой сугубо научной семье принадлежало хорошенькое именьице Афанасьево под городом Устюжна в Вологодской губернии. Сохранились даже его интерьерные фотографии. В молодые годы моей мамы один из Ржановых ухаживал за ней. Это была веселая послевоенная компания, куда входил и известный врач Стасик Долецкий, отец Алены Долецкой, будущего первого и легендарного редактора русского журнала Vogue, с которой и я был знаком с детских лет. В доме у Ржановых сохранялось немало антикварной русской мебели, в основном орехового дерева Николаевской эпохи в духе “второго рококо”, старинные русские шитые бисером вещицы, много древнего кружева, были также портреты предков, например помещицы-мотовки Окуневой из рода графов Мусиных-Пушкиных, первой жены Михаила Гавриловича Окунева, которая проиграла в картишки несколько деревень с крепостными. Теперь он находится у меня в коллекции. А моя бабушка, Мария Андреевна Рылова-Гулевич, даже принимала роды у Елены Сергеевны Ржановой; мне это было так приятно узнать много лет спустя. Научная деятельность академика Анатолия Васильевича Ржанова, специалиста в области полупроводниковой микроэлектроники и физики поверхности полупроводников, была оценена страной, и вся семья в 1961 году переехала в Академгородок Новосибирска. Впоследствии уже из Новосибирска ко мне в коллекцию попали платья и шляпы из этой благородной научной семьи.

На 3-ю Фрунзенскую, в дом, построенный в сталинское время для сотрудников Комитета государственной безопасности, мы переехали, когда мне было уже около четырнадцати лет. Поскольку моя любимая сестра Наташа была уже взрослой, красивой и умной девушкой и жить в одной комнате с малолетним братом удовольствия ей не доставляло, родители давно мечтали улучшить жилищные условия. Мы переехали в просторную трехкомнатную квартиру площадью в сто квадратных метров, где до нас жил народный артист СССР, актер МХАТа Владимир Белокуров, воплотивший в кино образ легендарного Валерия Чкалова. Беспробудно пьющий Белокуров разводился с женой, красавицей актрисой Кюнной Игнатовой, которая была младше его на тридцать лет. Владимир Вячеславович переезжал в нашу двухкомнатную квартиру в доме № 40, а Кюнна – в однушку в центре Москвы, полученную папой от ВТО.

Игнатову, которая была наполовину якуткой и чем-то неуловимо напоминала мне маму, я запомнил в меховой нутриевой шапочке и в пальто с нутриевым же воротничком. Дело было зимой, и Кюнна несколько раз приходила за своими вещами. От нее нам в наследство остались огромные цинковые корыта, в которых она, не имея стиральной машины, кипятила белье. Хотя приобрести стиральную машину в ту пору труда не составляло. К тому же Белокуров являлся лауреатом Сталинской премии, народным артистом и, казалось бы, мог позволить себе приобрести жене все, что душа ее пожелает.

Обстановка в гостиной Белокурова пробуждала воображение. Чего там только не было: карельская береза, сфинксы, бронза, кариатиды, серебряные канделябры… Подобную мебель я видел только в квартире оперной певицы Антонины Неждановой и ее мужа, главного дирижера Большого театра Николая Голованова. Со всем этим богатством Белокуров мечтал как можно скорее расстаться, понимая, что в новую квартиру обстановка из прежней попросту не поместится. Он умолял мою маму:

– Тань, ну купи у меня это барахло, куда я с ним поеду!

Пока в нашей бывшей квартире шел ремонт, Белокурову некуда было деваться. Отправляться в гостиницу он отказался наотрез, поэтому целый месяц жил с нами бок о бок, занимая одну из комнат. Делить жилую площадь с народным артистом оказалось сомнительным удовольствием. По ночам Белокуров будил маму и спрашивал, не найдется ли у нас чего выпить. Хранить алкоголь дома в семье было не принято, и мама отказывала ему. Тогда Владимир Вячеславович выходил посреди ночи на улицу, ловил такси и мчался в аэропорт Домодедово, где спиртное отпускали двадцать четыре часа в сутки.

Переехав, наконец, в нашу бывшую квартиру № 177 в доме № 40 по Фрунзенской набережной, Белокуров однажды устроил там потоп. Напившись, решил принять горячую ванну. Включил воду, прилег на диванчик и пьяно заснул. Перелившись из ванны, кипяток хлынул вниз. Затопленными оказались двенадцать этажей. Чтобы остановить наводнение, пришлось даже высадить дверь. Когда потерпевшие соседи во главе со слесарем ворвались в квартиру, то обнаружили, что сам зачинщик “всемирного потопа” все это время мирно спал, оглашая холостяцкую обитель богатырским храпом.

Зимой 1973 года совершенно пьяный Белокуров, неаккуратно разжигая газ, устроил в квартире пожар. Не зная, как локализовать возгорание, он не придумал ничего лучше, чем резко распахнуть окно, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Как только он рванул на себя оконные рамы, в помещение моментально ворвался холодный воздух, из-за чего огонь полыхнул с новой силой. Пожар, конечно, потушили. Но квартира вся выгорела. А главное, что сам Белокуров, получив воспаление легких, оказался в госпитале, где вскоре скончался. Кюнна Игнатова ушла из жизни в возрасте пятидесяти трех лет. Ее актерская судьба не сложилась. Будучи абсолютной красавицей, в театре она играла крошечные роли со словами “кушать подано”. На протяжении двадцати пяти лет исполняла роль горничной в “Трех сестрах”. 18 февраля 1988 года Кюнна не явилась на очередной спектакль. На следующий день актрису обнаружили в ее квартире лежащей на полу. А платья из ее личного гардероба в мой Фонд передал позднее ее сын.